Я оставила в углу свои узлы, подошла к человеку, мы обняли друг друга за плечи и пошли на трех ногах вдвоем через двор. Сначала растерянно молчали, а потом я спросила:
— А где это вы ногу потеряли?
— А! На фронте, понимаешь, оторвало. Думал, что не выживу. Вот, выжил и сюда попал.
Во дворе не было ни души. Под тремя валенками звонко скрипел снег. Когда подошли к бараку, я ногой толкнула дверь, завела мужчину в какой-то коридор и прокричала:
— Эй! Кто там? Есть кто живой? Примите человека! Отворилась вторая дверь, вышел хмурый надзиратель, посмотрел на нас и сказал:
— А, давай проходи сюда!
Подошел к нам, взял за руку выше локтя мужчину. Я быстро сняла свою руку и, чтобы избежать неприятных шуток и намеков, резко повернулась к выходу. Человек успел пожать мне запястье и крикнул вслед:
— Спасибо, девушка! Дай Бог тебе здоровья!
Я вернулась через пустой двор, взяла свои узлы и пошла в другую дверь, куда увели женщин. Надзирательница не стала расспрашивать, просто открыла одну из дверей и впустила в камеру.
В камере было очень тепло, пахло кислыми щами и ржаным хлебом. Сидевшие старушки с любопытством посмотрели на новенькую. Я поздоровалась, забросила на верхние нары, поближе к печке, свои вещи, стащила с ног сырые валенки, залезла наверх и пристроила валенки пятками к горячему боку топящейся печки.
После тесноты вагона-зака в камере казалось даже уютно. От печи шел теплый дух, а замерзшее окно, покрытое толстым слоем белесого льда, казалось, надежно отгораживало нас всех от холодного внешнего мира. Старушки внизу сидели и вязали что-то, тихо переговариваясь. Я прикинула: если вяжут, значит, здесь нет строгого режима, значит, можно письмо отправить домой.
Потом принесли еду, дали белой хрустящей кислой капусты с оранжевыми глазками крошеной моркови, щи из кислой капусты, которые тоже были необычно вкусными после норильской еды и многодневной дорожной сухомятки.
Старушки дивились моему аппетиту, расспрашивали, качали головами в платочках и удивлялись. Они не знали, что такое бывает: заполярная морозная пурга, тяжелая работа в любую погоду, еда из тюльки или зеленых листьев капусты, с мороженой картошкой.
Мне казалось, что эта теплая камера — преддверие каких-то добрых перемен, что отсюда наконец вызовут в Москву на пересмотр дела и освободят...
Но через несколько дней на пересылке сообщили, что собирают этап на Воркуту. Сердце недобро стукнуло. Приснился плохой сон. А наутро раздался стук в дверь. Открылась кормушка, и мужской голос громко произнес:
— Одолинская!
— Есть! — так же громко крикнула я в ответ, и привычной скороговоркой продолжила: — Нина Фоминична, 1920 года, осуждена военным трибуналом 4-го Украинского фронта по статье 58-1 а на двадцать лет каторжных работ.