Мустафа помрачнел, тяжело задумавшись. Жена родила с большими осложнениями, пока нетранспортабельна, второй сын, естественно, при ней. Мустафа, наученный горьким опытом, очень боялся «операции возмездия». Израильтяне не будут разбираться, что тут роддом, а просто могут зарядить «акцию». Пришлют вертолеты, и те ракетами все тут разнесут, а потом извинятся: мол, простите, ошибочка вышла… На войне как на войне! Сами виноваты, что террористов на крышу роддома пустили…
Отец Хамида очень отчетливо понимал, что терроризм теперь особенно грозит и лично ему, и его семье. И уж тут виноваты прежде всего будут хамасовцы. А ему что — ждать, пока с крыши роддома весь Ашдод уничтожат?
Попросив в регистратуре лист бумаги и ручку, отец Хамида принялся писать. Сформулировав свою мысль, Мустафа сложил листок.
— Если Аллах этих негодяев с их реактивной установкой до сих пор не наказал — их накажу я! — возбужденно заявил он. — Сынок, съезди к моему брату, пусть возьмет пару человек и все, что нужно. Вот записка.
Восточные люди — горячие. Очень часто бывает, что они сперва стреляют, а только потом думают, зачем они это сделали. И Мустафа Самави здесь не был исключением…
Военная база спецподразделения «Дувдеван», где служили Гоц и Черток, находилась недалеко от города. Сейчас по дороге, шедшей вдоль ограды, звучал топот солдатских ботинок, выбивающих пыль. Около двадцати солдат в полной выкладке, с касками на голове, бежали, оставляя позади себя километры асфальта и семь ручьев пота, сошедшего с них во время тренировок и бега. Здесь молодые бойцы постигали умение воевать, выживать любой ценой. После выпуска у всех оставалось специфическое прозвище — ликвидаторы.
В одном из зданий на третьем этаже в комнате, выходящей окнами к дороге, находились Гоц и Черток. Сейчас они проделывали уже обычную процедуру. На столике перед зеркалом были разложены косметические прибамбасы, которые они наносили себе на лица. Грим, накладные бороды, усы, контактные линзы разных цветов и размеров были аккуратно разложены на столе. Черток уже практически полностью преобразился в араба. И без того напоминавший палестинца, сейчас он и вовсе выглядел настоящим мусульманином. Небритое лицо, арафатка и прочие детали дополняли облик.
— Ну и как тебе эти русские? — поинтересовался он, глядя на Суламифь, прячущую волосы под платок.
Весь вид девушки, ее поза, движения должны были демонстрировать образ палестинской женщины — со скрытым лицом, не ропщущей на судьбу и почитающей мужа. Но стоило только взглянуть в ее глаза, как сразу становилось ясно, что человек, стоящий перед тобой, обладает не только силой и выносливостью. Взгляд отражает душу человека, то, что спрятано в нем очень глубоко. Во взгляде Суламифи читалась вера. Вера в то, что она делала и ради чего жила.