Поднимаясь по сходням, Василий Петрович всегда чувствовал беспокойство. Они казались ему ненадежными, как и наспех сделанные перила, за которые приходилось держаться. Само сознание, что под ногами шаткие доски, было неприятно. Не любил он и смотреть с высоты, боялся ее: глубина тянула, как магнитом. И когда Алешка влез на стену, повернулся спиной к улице, развернул папку и стал объяснять, как, идут работы, Василий Петрович попросил:
— Слезьте, пожалуйста, слезьте…
Алешка иронически промолчал, прошелся туда-сюда по стене и неожиданно захохотал:
— Мы привычны, товарищ архитектор, наши кабинеты на лесах!
Думая о своем преемнике-победителе, Василий Петрович подошел к стене и глянул вниз. На земле хлопотали рабочие. Их движения и сами они показались ему неуклюжими: тот, кто шел, как-то в сторону выбрасывал ноги, а кто работал стоя, смешно взмахивал руками.
— Слезьте, я прошу вас, — повторил он, с удивлением догадываясь, что Алешка хочет поиздеваться над ним: "И этот туда же…"
Алешка через плечо тоже взглянул вниз и, словно выполняя спортивное упражнение, стал приседать на одной ноге, вытянув вперед руки с папкою.
— Прекратите комедию! — не веря уже в силу своих слов, возмутился Василий Петрович.
Алешка соскочил на подмостки и с поднятой головою стал перед ним.
— А чего, собственно говоря, вы кричите на меня? — огрызнулся он, не скрывая своей враждебности. Смуглое лицо его посерело, стало нездоровым, какое бывает у загорелых людей в туманные дни. — Здесь не ваша вотчина, а я вам не Валька какая-нибудь.
— Вы говорите глупости, — опешил Василий Петрович. — Как я могу кричать на Верас? Да и при чем тут она?
— Мы, море широкое, не младенцы, — ухмыльнулся Алешка, — знаем… И если хотите, я еще кое-что скажу вам. Все равно тут никого нет. Мне когда-то встретиться с вами хотелось без свидетелей. Я даже по улицам ходил. Но не встретились. То вас не было, то я был трезвый.
Слова о Вале всегда действовали на Василия Петровича. Слова же Алешки просто поразили его. Однако он даже не обратил внимания на их оскорбительный смысл. Сейчас это не имело значения. Важно было иное — Алешка открыто заговорил о своей былой, а может быть, и теперешней любви к Вале.
— Вы опоздали ревновать, — нашел в себе силы признаться Василий Петрович. — Поздно.
— Ой ли?!. А впрочем, и любить-то ее не за что. Думаете, чистота в ней есть? Мура. Манежится, манерничает. Выдумал ее кто-то, а она подслушала, как выдумывали, и играет себя такой. Покойница-мать и та плечами пожимала, хоть и молилась, как на невидаль. Обидно аж!