Вынырнув из-за поворота и плавно обогнув Круглую площадь, по проспекту к мосту одна за другой мчатся синие, серые, песочные машины. Поблескивая, идут автобусы с красными полосками на светло-желтых боках. Важно, ближе к тротуару, плывет троллейбус, и над ним, когда он огибает площадь, как когда-то над трамваем, вспыхивают фиолетовые искры.
— Скажите, пожалуйста, когда намечено закончить строительство города? — спрашивает, вздохнув, старый немец.
— Когда? — удивляется Василий Петрович и немного иронично, вспомнив опять Валю, отвечает. — Город будет строиться вечно!.. Да, да, прошу заметить, вечно!..
Минск, 1952–1956 гг.
Родился я в семье земского врача в волжском городке Хвалынске[4]. Не знаю, какой он на самом деле, но мне представляется зеленым, с недалекими меловыми горами, с которых зимою на салазках можно ехать километры. Здесь прошло мое детство, здесь научился плавать и читать, здесь я видел революцию, гражданскую войну.
Революция осталась в моей памяти как гомонливый водоворот на Соборной площади и красные банты на груди у людей. Гражданская же война — как стрельба на улицах, ошалелые всадники на взмыленных конях, разрывы снарядов, что прилетали от Волги, охваченные огнем приволжские склады да еще разве горьковатый вкус пресных лепешек, испеченных из подгорелой муки из этих же складов.
Плавать и читать я научился не совсем обычно. Старшие мальчишки затянули меня раз на якорную цепь от баржи и оставили там одного. Я долго плакал, просился, но, когда понял — напрасно, оттолкнулся от цепи и, барахтаясь, как щенок, поплыл к берегу. Наверное, поэтому я в семь лет переплывал Волжку… А читать? Я много знал наизусть сказок и стихов и начал с того, что играл в чтение: декламировал и водил пальцем по строкам книги. Со временем это позволило выделять из предложений слова, а потом, с помощью сестры, буквы-звуки. Учиться же в школе я стал значительно позже. — сразу поступив в третий класс, когда мы переехали в Белоруссию.
Моя мать — терпеливая, выносливая женщина — работала воспитательницей в детском доме, и, возможно, только это обстоятельство спасло нас.
Голод навалился на обессиленный от войны городок сразу, как только пришел на Поволжье. И вот диво — первыми стали умирать полные. Отец бросил нас давно. Кроме меня на материнском горбу сидели еще двое — старший брат и сестра. Поэтому, естественно, мы не могли быть полными. Да детскому дому кое-что все же перепадало. Когда же стало совсем худо, детский дом эвакуировали в Гомель. Так я попал в Белоруссию.