Куц удовлетворенно откинулся на спинку стула: теперь он знал, с кем имеет дело.
— Так уже лучше. А вопросы здесь задаем мы.
Насладившись унижением Казановы, он вдруг рявкнул на солдат:
— Приведите его в порядок! Быстро! Вы что, в борделе служите, вашу мать…
Лапа — грязная, провонявшая махоркой и ружейной смазкой — схватила его дружка, которого ласкали самые нежные уста и руки Европы, и запихнула внутрь некогда элегантных панталон.
Куц не стал дожидаться, пока они закончат:
— Фамилия?
Знакомая игра; это даже неплохо: по крайней мере, можно говорить правду.
— Джакомо Казанова.
— Дальше!
— Родился в Венеции, второго апреля тысяча семьсот двадцать пятого года, отец — Гаэтано Джузеппе Джакомо, мать — Джанетта Фаруси.
— Дальше!
— Я — поэт и философ.
— Да? Что-то не верится; у поэта и философа не должно быть столько грехов на совести. Если у него вообще есть совесть.
«У тебя уж точно нету», — безо всякого удовлетворения подумал Казанова.
— Эта женщина заманила меня в ловушку. Не понимаю только зачем.
— Какая женщина?
— Та, в чьем доме меня схватили.
— Фамилия?
— Не знаю, это скорее у вас нужно спросить.
Куц грохнул кулаком по столу:
— Твоя, болван.
— Казанова. Джованни Джакомо.
Одно дело — знать игру, а другое — играть по принуждению. Жгучий стыд волной подкатил к горлу.
— Кто тебя сюда прислал?
— Никто. Я путешествую ради удовольствия. И ради науки.
— Врешь. Ты прусский и французский, шпион.
«А ты — черномазый китаец». Но вслух ничего не сказал, нарушил правила этой игры с неравными силами. Куц, побагровев от бешенства, вылупил свои коровьи, не подходящие к угрюмой физиономии глаза.
— Отвечать!
— Ничей я не шпион. Я — поэт и философ. Кроме того, занимаюсь математикой и астрономией, а также практическими проблемами прикладного характера.
— Да? Но в первый раз тебя задержали в дворцовом парке. И какие же практические проблемы ты там решал?
Минуту назад оледеневший от страха, Джакомо мгновенно оттаял. Вот оно что, вот чем он навлек на себя подозрения! Теперь понятно, откуда взялось неприятное ощущение, будто он уже где-то встречал своего мучителя. Солнечное морозное утро. С манускриптом — единственным достойным внимания плодом пустых петербургских недель, — с манускриптом, полным собственных и чужих идей по оздоровлению мира, он нервно кружил по аллеям парка. И дождался: узнал в женщине, окруженной свитой офицеров в парадных мундирах — хороводом разряженных золотом и серебром петухов, — царицу Екатерину. Она была ниже ростом и полнее, чем он себе представлял. Но ведь особа, занимающаяся преобразованием мира, и не должна походить на ангела. Достаточно им быть.