Лишь теперь Джакомо почувствовал, что дрожит от холода. Сволочи, свиньи, не радуйтесь, не на того напали. Он еще им покажет.
Оделся тихонько, чтобы не разбудить графиню, и сошел вниз. Ему не хотелось стеснять ее своим присутствием: утро — не лучшая пора для ночных любовников. Они еще познакомятся поближе — впереди много времени. Здесь, а главным образом — в дороге. Сколько дней отделяет их от Варшавы? Пять, десять? Успеют друг другом насытиться.
Во дворе было пусто, только садовник заравнивал грабельками вмятины от колес на гравии аллеи. Больше никаких следов вчерашнего празднества не осталось. Видно, не вся прислуга ночью была пьяна. Джакомо услыхал голоса, доносящиеся из низкого крыла дворца, и направился в ту сторону. Поколебавшись, вошел в дом. Две босые девахи, сидя на корточках, соскребали со стенок котлов остатки пищи. От них исходила такая первобытная сила и чувственность, что Казанова загляделся не совсем бескорыстно. Закусил губу, на мгновение, краткое, как вздох, ощутил сладкий вкус свободы. Хотел спросить про своих, про Иеремию и девочек, но посудомойки, едва услышав и увидев его, разразились таким хохотом, что Джакомо захотелось поскорее уйти. «Что за черт? — взглянул он на свое отражение в оконном стекле. — Перепачкался чем-нибудь или криво надел парик? Темнота», — пробормотал, слегка — совсем чуточку — уязвленный. Приятнее было бы, конечно, запомнить их широкие задницы, чем этот идиотский смех. Опять закусил губу, но прежнее ощущение не вернулось.
Потом он зашел в конюшню. Так и есть: вся его троица спала на соломенной подстилке в углу пустого стойла. Двойняшки, по своему обыкновению крепко обнявшись, буквально переплетясь рыжими кудрями. Иеремия у них в ногах, напряженно вытянувшийся, бледный. На худеньком лице мелькнула тень улыбки — мальчик словно почувствовал, что его спаситель рядом. Пускай спят. Сегодня им нечего делать. А если вдруг нагрянет корчмарь, прислуга графини выгонит его в три шеи.
Джакомо прошелся по конюшне; лошади дружелюбно зафыркали. Хорошо бы оседлать какую-нибудь и отправиться на утреннюю прогулку. Однако, после вчерашнего случая, лучше не рисковать. Вдруг его взгляд наткнулся на перекинутые через загородку стойла мундиры российских жандармов. Уносить ноги? Нет, достаточно ступать потише. Да и чего ему бояться? Хамства этой солдатни? От хамства не умирают. Подошел поближе. Лежащие вповалку тела в грязном белье, широко разбросанные ноги, голые груди, головы, утопающие в соломе. На миг от страшного подозрения перехватило дух. Убиты? Перерезаны, как бараны, в отместку за тех поляков? Да нет, похоже, бараны живы. Лежащий с краю солдат пробормотал что-то протяжно и тоскливо — может быть, пожаловался своей подружке? — потом напрягся и с шумом выпустил прямо Казанове в лицо смрадный гейзер. Скоты! Перепившиеся скоты! Как он сразу не догадался. Пьянь вонючая! И таких боится вся Европа? Напрасно. Достаточно хорошенько их поить, и можно жить спокойно.