— Чего же ваш волк в таком случае добивается?
— Славы. И она у него есть. Мы обеспечиваем ему эту славу. А взамен поддерживаем относительное спокойствие на границе.
— Спокойствием это можно назвать только при очень богатом воображении.
— Согласен. Назовем это контролируемой напряженностью. Нам, видите ли, не очень-то на руку расправа с Зарембой, или как там его на самом деле зовут. Это бы только повредило репутации короля, которому вовсе не хочется прослыть тираном. Да и нам бы не поздоровилось. В награду за доблесть нас бы отправили на Кавказ — драться с горцами, а сюда прислали какой-нибудь жалкий гарнизон.
Слова поручика ничуть не успокаивали Казанову, да и его самого, по-видимому, тоже: он говорил все громче и взволнованнее.
— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете.
Поручик еще больше разгорячился, он уже почти кричал:
— Вы, иностранцы, не желаете нас понять, выдумываете про Польшу и Россию всякие небылицы.
— Чего уж тут понимать — поляки вас ненавидят, и не без оснований.
Офицер резко привстал, быть может, с намерением броситься на обидчика, но закашлялся, сник и умолк. Когда же снова заговорил, в его голосе не было и следа прежней запальчивости.
— Ненавидят, считаете. Возможно. Но, пожалуй, не больше, чем друг друга. Думаете, Заремба воюет с нами, с Россией? Нет, он борется с собственным государем, которому мы помогаем, как и его единомышленники, и коронное войско. Получается, для таких Заремб, что мы, что польские сторонники короля — один черт. Это братоубийственная война, поляк дерется с поляком, вот оно что.
— Ваши доводы весьма убедительны. Стало быть, вы поляк?
— Да. С моей точки зрения.
Поручик напомнил Казанове Куца с его парадоксальными суждениями и поступками. И вдруг, словно в подтверждение этому, отгрыз кончик сигары, сунул в рот и принялся энергично жевать. Н-да… Пора привести его в чувство.
— Тогда чего же вы боитесь, поручик? Свой среди своих…
Офицер ответил не сразу. Джакомо уже хотел спросить про графиню: какова ее роль во всем этом, но не успел — его собеседник запихнул в рот еще кусок сигары, скривился, но ни крошки не выплюнул.
— Боюсь, в моих рассуждениях есть слабые места. Достаточно небольшого перекоса — и равновесию конец. Если Заремба уверует в свою звезду… Он никогда большим умом не отличался. Эти немцы… О контрабанде оружия мы не договаривались. Словом, если я ошибаюсь, дела наши плохи.
— Меня попрошу не припутывать. — Неужто этот тип полагает, что он позволит поставить себя на одну доску с заурядным офицеришкой, — себя, гражданина иностранного государства, которое не посягает ни на чьи границы и ни с кем не воюет; кроме того, он здесь гость, а к гостям даже при самых диких нравах относятся с уважением, и уж наверняка это известно худосочному умнику с пастью, забитой табачной жвачкой. Или он прикидывается глупцом? — И выплюньте наконец эту пакость.