— Твоей вины нет, сынок! Не отчаивайся! Мы всем аулом во всем разберемся. Добьемся правды!
У меня пересохло в горле. Сердце сжалось от любви и благодарности к мудрым и добрым, как одинокая туранга в знойной степи, старикам родного края. Ах, зачем я стал послушной дубиной в руках своего «благодетеля»? Зачем внял его даровым советам? Почему так сплоховал и пошел по кривой дорожке? Пошел бы лучше в чабаны, строил и чистил бы кошары… Койшеке отстал, удалялся все дальше, дальше и вскоре превратился в точку и исчез за холмом. По степи, взвихривая песок и сухие пучки трав, играли вперегонки шальные смерчи.
В район мы прибыли к ночи. Странная, тягучая тишина стояла в городке. Казалось, из-под земли доносился ровный глухой гул. Время от времени тишину взрывал рев тепловоза на железнодорожной станции и тяжело груженных «БелАЗов» со стороны каменного карьера. Машина остановилась перед серым кирпичным зданием. Громадные железные ворота раздвинулись автоматически. Тоска и страх вдруг пронзили меня: когда я теперь выйду из этих суровых стен…
Всю ночь я проворочался на жесткой железной кровати. В голове сумбур.
Казалось, никому нет дела до меня. Утром накормили гречневой кашей, напоили теплым, блеклым чаем. А уже к обеду повели к пожилому, очкастому следователю. «Эх ты, растяпа! — сказал он, разглядывая меня из-под очков. — Пора бы и поумнеть. Можешь ничего не говорить. Все мне ясно. Да и позвонили откуда следует. Отправляйся-ка в аул и впредь не попадайся». Я ничего не понял и ушам своим не поверил. Онемел от радости, выскочил, даже забыл попрощаться.
У ворот меня поджидал… Алтынбала. Золотые зубы его словно потускнели, глаза ввалились, и весь такой маленький стал, тихий, вроде как помятый. Должно быть, крепко досталось от аульных стариков. Наверняка это они его сюда пригнали.
«Дюйсенбе, родной… Видишь, сам к тебе приехал… Со вчерашнего дня здесь. В ауле шум подняли, всю душу вытрясли. Понял: житья не дадут. Не думал, что так обернется. И как я только на этот скользкий путь встал? Жадность, что ли, одолела? Или эта чертова баба с толку меня совсем своротила — не пойму». Голос Алтынбалы виноватый, глухой, будто со дна бурдюка всплывает. «Пойдем, — говорит. — Поговорим… Еще бы немного — и вообще зарвался. Добром бы не кончилось. Хорошо, что решился и пришел к секретарю. Все чистосердечно выложил я Гайнеке. Ничего не скрыл. И про фальшивые наряды, и про акты, и про каракульчу — все, как есть, рассказал. Признаю, каюсь, готов понести любое наказание. Гайнеке ничего не сказал, только распорядился, чтобы тебя немедля отпустили. Вот так… Лучше получить сполна по заслугам, чем быть проклятым своими земляками. Это я, браток, за эти дни понял…»