Дивно было слушать такие речи. Что стало с моим благодетелем? Сгорбился, оброс, волосы свалялись, шляпа помялась. Даже жалко стало.
— Что же в райкоме решили?
— Пока сняли с работы. На ближайшем бюро определят партийное взыскание…
Алтынбала вздохнул, заморгал растерянно, уставился под ноги, будто что-то высматривал на дороге. Я не знал, как его утешить.
— Хоть бы партбилет оставили. Доверили бы отару, и я работал бы как раньше… не хуже других.
Мы молча шли по районному центру. Мимо с пронзительным воем пронеслась пожарная машина. Казалось, городской гул на мгновение затих.
Здесь, собственно, и кончается первая страница моей трудовой жизни. А может, с этого момента вообще начинается моя сознательная жизнь?..
Мне остается добавить, что спустя три дня после этих злоключений я получил расчет, набил чемодан сушеным сыром и творогом и отправился в далекий путь навстречу своей мечте за голубым горизонтом. На станцию проводил меня Алтынбала.
БРАТЬЯ
Перевод Г. Бельгера
Старик Жанадиль, поддерживая поясницу и отрывисто покашливая, спешно направился куда-то, но вскоре — за это время, как говорится, едва ли можно было вскипятить молоко — вернулся, подавленный и опечаленный. Сбросив длинный, до пят, бархатный чапан, опустился на заботливо сложенные стеганые одеяльца в правом углу. Старуха встревоженно покосилась на него. Что же могло случиться? Только что старик радостно сообщил: «К Лапке старший брат приехал. Пойду-ка покажусь большому доктору». Лапке — так кличут в ауле Жолдаса, который как угорелый мотается по отгонным участкам на разбитой автолавке. Отсюда и произошла кличка — Лапке. Ну, а большой доктор — главный врач района Молда, двоюродный брат Лапке, человек почтенный, знатный. Легконогая людская молва утверждает, что он исцеляет все хворости на свете. Еще за утренним чаем старик похваливал расторопного Лапке: «Ох, и хват! Ох, шустряк! Всех обскакал, всех обставил. И машина у него, и домина из восьми комнат у него. И индийский чай, который нам только снится, ящиками волокет…»
Теперь бурчит-ворчит старик: «Чтоб он провалился, этот Лапке! Чтоб глаза мои его не видели! У, иноверец! У, пройдоха!»
Крепилась-крепилась старуха, а не выдержала, спросила робко: «Что же стряслось, отец?» Ни пустословья, ни бабьего любопытства терпеть не мог Жанадиль. Глянул — будто ножом полоснул. Старуха заерзала, словно земля под ней всколыхнулась. Заправляя жидкие, седые пряди под жаулык, виновато взглядывала на мужа, и Жанадилю стало жаль ее. Как бы невзначай проронил: «Нет, добра не жди от этих пьянчужек! Не голова у них на плечах — тыква!» Покашлял, отдышался и про все поведал: