Да, были, были времена! Но пришла пора набегов и походов. Люди потеряли страх. Откуда ни возьмись появилась, словно кочка на ровном месте, зоркоглазая молодка, и все отныне слушали ее. А она, длинноволосая, вовсе не предсказывала, как все порядочные провидцы, а взбиралась на караульную вышку, подолгу всматривалась во все стороны и говорила обо всем, что попадалось на глаза. Если сообщала: «Идет караван!», в аулах спешно готовили товар для обмена. Если говорила: «Скачет враг!», мужчины облачались в доспехи, седлали коней. Жители мирных аулов мигом уходили в непроходимые прибрежные тугаи Инжу, воины устраивали засаду, чтобы в нужный момент обрушиться на пришельцев. Ну, и возносят, разумеется, зоркоглазую молодку-спасительницу. Уж так созданы людишки, что их больше интересует то, что будет сегодня или завтра, а не то, что сбудется (а может, и не сбудется) через десять или двадцать лет. Э-хе-хе…
Подумал обо всем этом святой Жаланаш — и даже взвыл от досады и обиды. Грешное словцо вырвалось невзначай. Тьфу, тьфу!.. Этак и всех духов отпугнуть не мудрено. Ну, что там говорить, пришлось схлестнуться с зоркоглазой молодкой, сцепиться перед народом, точно они простые певцы-сказители, затеявшие нескончаемый публичный спор. Ох и схватились не на жизнь — на смерть! Горло драли до хрипоты, будто вздорные старички, одурманившие себя маковым настоем. Но разве бабу в словесной схватке одолеешь?! Отдышался святой, оглянулся на народ и ужаснулся. Все отвернулись от него, и люди в толпе перешептывались: «Видно, вконец свихнулся святой». Э… была не была! Жить-то ведь надо. И святой Жаланаш прибег к последней уловке.
Вчера вечером наконец-то и решился этот спор.
Почтенные белобородые старцы, собравшиеся в знаменитой усыпальнице Кок-кешек в юго-западной части построенного сунаками города Сыгынак, вначале выслушали его, святого Жаланаша. Он призвал на помощь все свое красноречие. Ведь утопающий тоже за соломинку хватается. Сказал торжественно, с дрожью в голосе: «О народ мой! О люди добрые!» Закатил глаза, выдержал подобающую паузу. От жалости к себе слезу пустил. «День и ночь думая о судьбе народа, я сна лишился. Крошка хлеба через глотку не проходит». Убедившись, что от его проникновенных слов у сердобольных аксакалов дрогнули сердца, святой продолжал с пафосом: «Мой предок в седьмом колене был сподвижником пророка-сахаба. От него родился Арыстанбаба, а дальше пошли сплошь святые Сикым, Хикым. Народ знатный, именитый, грамотный, познавший великую науку магии и колдовства, умеющий увидеть предначертания рока. Их прямой потомок, мой отец, посвятил жизнь этому благословенному ремеслу: честно говорил народу о своих видениях, предсказывал, сны толковал, батыров от гибели заговаривал, женщин от бесплодия спасал. Разве не так это? О благе людском, о мире и благоденствии пеклись денно и нощно мои славные предки. И теперь — о боже! — слабоумная длинноволосая распутница обливает их и меня грязью. Хочет втоптать в пыль наши заслуги. Сбивает с пути истины наших батыров, мутит честной люд. Она задумала лишить меня достоинства и чести, сделать из меня пучеглазое посмешище. Одно из двух: или я брошу священную лопатку в огонь и с проклятием удалюсь в пустыню, или уберите с моих глаз эту жрицу ненасытной похоти. Если мы не избавимся от нее, счастье отвернется от вас, улетит удача, а беда крепко ухватит всех нас за подол. Я это предвещаю! Я предрекаю!..» Святой говорил недолго, но высказал затаенные думы без утайки. И все поняли: твердо вознамерился оскорбленный предсказатель склонить чашу весов в свою сторону.