— Ханша серьезно больна, — тихо произнес табиб, когда они остались вдвоем. — Если не приняться спешно за лечение, то она может вскоре угаснуть.
Повелитель испугался. Старичок достал четки и стал, привычно щелкая, перебирать их. Веки его были прикрыты, и Кадырхан теперь смело глянул ему в лицо.
— Понимаю, сынок, о чем ты хочешь спросить. Единственное лечение — почаще навещай ханшу. Да, да! Почаще…
Веки табиба медленно разомкнулись. Повелитель поспешно отвел взгляд. В это мгновение он подумал о множестве неведомых, необъяснимых, не взвешенных на весах разума тайн и чудес на этом свете. Теперь он сам убедился в существовании каких-то потусторонних, колдовских сил, способных — помимо копья и меча — лишить простых смертных воли, сделать храброго трусливым, а острую саблю — тупой. Эта мысль его поразила. Она неумолимо влекла его в пучину…
Пятеро всадников ехали всю ночь, не давая коням передышки. Путь из Карикена до поймы реки Шу продолжался уже десятые сутки. Кони шли по каменистой тропе, и Ошакбай догадался: приближались Таласские горы. Пленный батыр был измотан вконец. Он уже не находил себе места на крупе лошади, тело зудело, горело, словно раны были посыпаны солью, от голода постоянно кружилась голова, перед глазами плыли разноцветные круги. Лихоимцы, взявшие его в плен, на дню останавливались раз по пять, подкармливали коней и сами, растянувшись на траве, доставали из торб и ели вареное мясо, твердый как камень сыр. Жевали подолгу, не торопясь, а Ошакбаю ничего не давали. За ночь, при бодрящей прохладе, лошади покрывали огромное расстояние. Кто знает, сколько проехали они. Кипчаки измеряют путь лошадиными переходами.
Звезды блекли, гасли. Забрезжил летний рассвет. Вдоль поречья густо рос высокий, по грудь коню, сочный курак. Он мешал ехать быстрым аллюром. Шли они почти всю дорогу коротким волчьим скоком, и даже на десятый день пути не встретилась им ни одна живая душа. То ли они нарочно выбирали безлюдье, то ли все аулы на пути куда-то откочевали. За одним перевалом начинался другой, за холмом тянулся холм, за равниной — новая равнина, и этому унылому, однообразному пространству не было конца и края. Наконец и кони выдохлись, начали все чаще спотыкаться, а вскоре и вовсе остановились. Главарь шайки долго и глухо говорил о чем-то с джунгарином, сидевшим впереди пленника. От голода и дорожных мук Ошакбай находился в полубреду, но все же с трудом уловил обрывки фраз.
— Жрать нечего. Лошади измучены. Придется ехать аулами.
— Мы должны избегать юрты с ханами.
— Это что еще за юрты, Байеке?