5. А мученик, обращая взор к Богу, услаждал свою душу словами священных псалмов, говоря: Господь мне помощник, и не убоюся: что сотворит мне человек (Пс. 117:6); и: не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22:4), и повторяя другие изречения, с ними сходные и возбуждающие к мужеству, какие знал он из Божиих словес. Сколько же далек он был от того, чтобы уступить угрозам и бояться, что сам призвал к себе мучения. «Что медлите, – говорил он, – что стоите? Терзайте тело, вывертывайте члены, мучьте как угодно! Не завидуйте мне в блаженном уповании. Чем более увеличиваете мучения, тем большее готовите мне воздаяние. У нас есть об этом договор со Владыкою. За язвы, появляющиеся на теле, в Воскресение явится на нас светлое одеяние; за бесчестие – венцы; за темницу – рай; за осуждение с злодеями – пребывание с Ангелами. Сейте на мне больше, чтобы пожать мне еще гораздо больше». Когда же не могли преодолеть его страхом и дело оказалось неисполнимым, переменив средства, прибегали к ласкам. Ибо таково ухищрение диавола: робкого устрашает, мужественного расслабляет. Такова была и тогда хитрость злокозненного. Когда увидел, что мученик не уступает угрозам, – покушался окружить его обманами и приманками. И дары обещал, и одни уже давал, а в других ручался, что даны будут царем, именно же: значительное место в войске, денежные награды и все, чего бы ни захотел.
6. Когда же попытка его не удалась, – блаженный, слыша обещания, посмеялся его безумию, если он действительно думал дать что-нибудь равноценное Небесному Царствию, – тогда мучитель не мог уже владеть гневом, обнажил меч, сам принял на себя должность исполнителя казни и, рукою и языком совершая убийство, осудил блаженного на смерть. Все зрители перешли на сие место, и кто оставался в домах, все стеклись к городским стенам – все смотрели на это великое и подвижническое зрелище, дивное для Ангелов и для всей твари, мучительное для диавола, страшное для бесов. Город опустел от жителей; подобно какому-то потоку, народ толпами стремился на место сие: не хотели лишить себя зрелища ни одна женщина, ни один мужчина, неизвестный или знатный; стражи домов оставили свою стражу; незапертыми остались лавки купцов; товары лежали брошенные на торжищах. Единственною стражею и безопасностию для всего служило то, что все ушли и даже худого человека не оставалось в городе. Рабы оставили господские службы, и что ни было в городе пришлых и туземцев, все явились здесь видеть мученика. Тогда и дева, осмелившись предстать мужским взорам, и старец, и больной, пересиливая свою немощь, были вне городских стен. Друзья, обступив блаженного, стремящегося к жизни, приобретаемой смертию, окружали его, оплакивая и лобызая в последний раз. Проливая о нем горячие слезы, умоляли не предавать себя огню, не губить своей юности, не оставлять этого приятного солнца. Другие пытались сладкоречивыми советами ввести его в заблуждение, говорили: «Словом только произнеси отречение, а в душе имей веру, какую хочешь. Без сомнения же, Бог внемлет не языку, но мысли говорящего. Так можно тебе будет и судью смягчить, и Бога умилостивить».