Терпкий аромат жареного мяса и дичи висел в воздух, пряные запахи — женьшеня, сои, чеснока, табака — смешивались в густых, плотных сумерках.
Портшез двигался, лавируя среди повозок, тележек, тачек и карет, обходя осликов, неторопливо семенивших со своей поклажей, и гордо ступавших монгольских верблюдов, которые презрительно поглядывали на окружающую их толпу высоты своего роста.
И босоногие нищие, и торговцы, и уличные актеры, и ночные сторожа с фонарями и колотушками — все это казалось неотъемлемой частью Китая. Но через какое-то время за окнами портшеза появились более респектабельные дома, тротуары стали гораздо чище. Наконец носильщики опустили своего седока возле парадного крыльца Дома тысячи радостей.
Как это принято в Китае, ничто снаружи не указывало на то, чем занимаются внутри здания.
Его фасад скорее мог показаться невзрачным. Но вот Стэнтон Вэр вышел из портшеза, расплатился, парадная дверь открылась, и он вошел в дом.
За наружной дверью, отделяющей святая святых от уличного шума и пыли, оказалась еще одна, алая, оформленная рядами скульптурных украшений.
Стэнтон Вэр знал, что за этой дверью находится типичный китайский дом, который состоит из девяти-десяти внутренних двориков, занимающих довольно обширную территорию. Вокруг каждого из двориков располагались три или четыре одноэтажных павильона.
Но Дом тысячи радостей отличался тем, что каждый из этих маленьких павильонов, с ажурными решетками, с крошечным внутренним двориком, посреди которого в бассейне плавали золотые рыбки, принадлежал прекрасной женщине.
Слуга, впустивший гостя, посматривал на него с некоторым любопытством: длинный темный плащ с капюшоном не позволял разглядеть ни фигуру, ни лицо человека.
— Я бы хотел увидеть Бесконечный Восторг, — проговорил Стэнтон Вэр.
— Если досточтимый господин соизволит пройти вот сюда, то я посмотрю, сможет ли сейчас Бесконечный Восторг принять господина.
Слуга провел Стэнтона Вэра в изысканную комнату, убранную в лучших китайских традициях. Низкие столики, подушки на полу, старинные драгоценные картины и гравюры на стенах.
Одну из картин он особенно любил. Она изображала горы в туманной дымке и была исполнена знаменитым мастером XVII века Хун-Сянем чернилами на тончайшем шелке.
Стэнтон знал, что каждый штрих несет в себе особый внутренний смысл не только для автора, но и рождает ответное чувство у каждого, кто окажется созерцателем этой удивительной красоты.
Когда-то давно его учили, что на картине даже самая маленькая птичка, цветок или рыбка исполнены глубокого смысла, подчеркивая расцвет и движение жизни, связь всего сущего на земле.