— Что до твоей милости, — продолжал Малатеста, — полагаю, ты соединишься со штурмовым отрядом здесь, у главного входа во дворец.
— Правильно полагаешь. Твой родственник — этот самый капитан Фальеро — со своими немцами нас прикроет.
— А потом? Любопытство мое, как ты понимаешь, не праздное.
Алатристе указал на базилику:
— Фальеро со своими людьми войдет и под предлогом наведения порядка арестует сенаторов, враждебных Риньеро Дзено. Остальных сопроводит во дворец дожа, где я буду держать лестницу и проход к залу Совета. Там Дзено и провозгласят новым дожем.
Они вошли в собор Сан-Марко, пересекли колоннаду атриума, где мозаичный пол соперничал великолепием с росписью и золотой лепниной потолка. Внутри, за арками и сводами, убранство было не менее роскошным, но лишь угадывалось в полутьме и то — благодаря множеству зажженных свечей. Несколько прихожан — женщин под покрывалами и коленопреклоненных мужчин — молились в боковых часовнях, и усиленный нишами звук шагов гулко отдавался по всей базилике. Пахло воском и ладаном.
— Недурно, а? — заметил Малатеста.
Диего Алатристе холодно созерцал восточную прихотливую пестроту собора — средоточия и символа накопленных за много веков богатств, могущества и завоеваний. Он не относился к тем, на кого красота церкви или дворца воздействовала сильней, чем красота женщины: да нет, не то что не сильней, а, по правде сказать, гораздо меньше. В его мире вместо позолоты и многоцветно-ярких росписей главенствовали коричневато-серые тона неверного туманного рассвета и кожаного колета, грубовато льнущего к телу. Всю свою жизнь видел он, как гибнут в пламени сокровища, произведения искусства, гобелены, мебель, книги — и жизни. Слишком много на своем веку приходилось ему видеть, как убивают, и убивать самому, а потому капитан знал, что огонь, сталь и время рано или поздно разрушат все и что вещи, претендующие на бессмертие, низвергаются в прах и в прах рассыпаются под натиском зол, на которые так богат мир, и бедствий войны. И потому роскошества собора Святого Марка не трогали его совершенно, и душа его оставалась бесчувственна и неотзывчива к тому, чем тщилась поразить его тяжелая пышность убранства — к дуновению священного, к торжеству бессмертного божества. Золото, на которое были воздвигнуты дворцы, церкви и соборы, от начала времен потом своим и кровью добывал он и ему подобные.
— Обрати внимание на главный алтарь, — прошептал Малатеста.
Алатристе взглянул. За средокрестием нефа, чьи ниши и своды с образами изваянных и написанных святых казались отлитыми из чистого золота, восковой свет озарял иконостас с резными статуями и большой равноконечный крест, а за ними — клирос и главный алтарь.