От венецианской лагуны воображение птицей уносило нас дальше: то к мрачным берегам Африки, то в парадную залу Хофбургского дворца, то в блещущий остроумием салон мадам Тансен. Но удалось ли мне тронуть сердце слушательницы? Ей-богу, иногда жаль становилось, что я не гвардейский прапорщик во цвете юности, с румянцем на круглых ребяческих щеках! Это для генерала сорок лет – не возраст, а для воздыхателя молоденькой девушки, пожалуй, что и многовато…
По первоначальному плану я собирался искать руки не Оленьки Головиной, но Анны Голицыной, на стороне которой были все преимущества: род княжеский, а не боярский, князь Михаил Михайлович в должности тестя… Однако чем дальше, тем больше сомнений терзало мою душу, побуждая к перемене намерений. Заблуждаются те, кто в брачных делах противопоставляет любовь расчету, ибо любовь тоже необходимо принимать в расчет, и даже приоритетно перед всеми прочими элементами. Только при этом условии расчет будет правильным, а супружество – счастливым. Мне представлялось разумным посещать оба семейства (и еще несколько других), не обнаруживая своих тайных целей до той поры, пока смогу определиться с выбором.
Еще одна – пожалуй что, главная – причина неторопливости состояла в желании понравиться будущей невесте, прежде чем приступать к сватовству. Родительская власть в России достаточно крепка, чтобы отец мог выдать дочь замуж по своему выбору, но подобное принуждение неуместно: жена всегда найдет способ отомстить нелюбимому мужу. А если нужна верная помощница, способная вести дела, к которым у меня талантов недостаточно (скажем, изощренную тайную дипломатию в придворных кругах), с ней тем более нельзя обращаться как с вещью. Русские девушки стали иными, нежели полтора десятилетия назад, когда я впервые прибыл в Петербург: теремных затворниц, запертых в родительском доме, как в магометанском гареме, прямо на глазах сменила новая поросль. Богатые люди не щадят издержек на домашних учителей; дочери царских придворных едва ли уступят парижанкам в образованности. Они твердой поступью выходят в свет, готовые сражаться за свое счастье.
Каждый соблазняет, чем может. Бывая у Головина, я распускал свой ум павлиньим хвостом, стараясь показать его во всем блеске. Кстати, женщин, которые идут на эту приманку, не так мало, как обыкновенно считают. В юности мне это было неизвестно. Теперь любые, едва заметные признаки успеха наполняли сердце живейшей радостью. Улыбка, обращенная мне навстречу, бывала чуть лучезарней, слова приветствия – чуть любезнее, чем подобают отцовскому приятелю и другу семьи. В свою очередь приготовленные мною для застольной беседы сюжеты из европейской жизни плавно переходили от политики к нравам, непринужденно балансируя на грани дозволенного, когда касались амурных приключений французских аристократов. Кто усомнился бы, что рассказчик – плоть от плоти сего изящного и легкомысленного мира? Еле уловимые бесенята, мелькающие порой в тихих омутах прекрасных глаз Оленьки, наводили на мысль, что, при всем благонравии, мечты о радостях любви ей не чужды, и чем черт не шутит – почему бы не занять в этих грезах главное место?!