.
В конце мая среди бела дня хлопьями пошел снег, таявший на лету. Нам с Севой не сиделось дома. В последней электричке мы ехали с Павелецкого вокзала за семьдесят километров в Привалово на день рождения к моему ровеснику и соседу по дедушкиной даче Сане Попову, которого знал с детства, с тех давних «дней, где утро было рай, и полдень рай и все закаты! Где были шпагами лопаты, и замком царственным — сарай!»[99]. Саня закончил великолепную школу № 91 на улице Воровского[100]. В ней Академия образования проводила эксперимент, усиленно преподавая и математику, и английский. То есть это была спецшкола в квадрате. Удивительно, но Саня ухитрился оказаться вне эксперимента, очутившись в так называемом «литературном классе», где ни математику, ни английский углубленно не изучали. Зато Саня стал много читать, а из книг впитал непреходящие ценности, став добрым, отзывчивым и надежным другом для многих.
В детстве мы бегали с Саней в лес за подберезовиками и подосиновиками, строили шалаши, гоняли на великах, подкладывали камни на рельсы перед приближающимися поездами, втайне надеясь пустить их под откос, забирались в заброшенные дачи, ловили тритонов и пиявок в ручье и карасей в пруду, прятались в зарослях кукурузы на бескрайнем колхозном поле, ходили в деревню за молоком, звеня бидонами, аукали в колодцы, мечтали добраться украдкой от родителей до загадочной церкви в Кишкино, затерянной в глухих лесах, а один раз даже подглядывали из окна Санькиной комнаты, как раздевается в доме напротив, готовясь к дневному сну, красивая Регинка, девчонка, которая была старше нас года на четыре. Регинка уже несколько раз побывала с родителями в ресторане ВТО (Всесоюзное театральное общество), где, она была уверена, на нее обратил внимание подающий надежды Леня Ярмольник, только что сыгравший в эпизодах фильма «ТАСС уполномочен заявить». Регинка была влюблена в Ярмольника. Я ревновал. Сане было все равно. Он беспрестанно слушал песню БГ «2-12-85-06 — это твой номер»[101]. С тех далеких времен это единственная песня Гребенщикова, которая мне нравится. Раз в месяц вечерами мы разжигали костер на опушке бескрайнего леса, где весь наш поселок, взрослые тоже, собирался беседовать, запекать картошку в углях и петь песни под гитару. «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены» и «в флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса», — брал за душу наш сосед, калека на костылях, отец двух детей, арендовавший на лето Аксаринскую дачу. Аксарин был дед дворянского происхождения, тонкий и длинный, как бамбуковая удочка. Он был старожилом поселка и развел в нашем пруду карасей. В высоком черном небе висела космическая, буквой «W», Кассиопея, а наполненные ковши Большой и Малой Медведиц сказочно оберегали Млечный Путь от слишком яркого пламени нашего безудержного, трескучего костра. Саня был симбиозом двух людей — юного Платона Каратаева (напомню, что Платону в «Войне и мире» было за пятьдесят; чтобы вообразить Саню, надо представить Каратаева молодым) и игрока «Манчестер Юнайтед» Пола Скоулза. Платон — душа, Скоулз — внешность. Короче говоря, мы с Севкой мчали к Сане.