— Сколько лет вы работаете в редакции, Курганский, и никаких сдвигов, — говорил Савочкин, перечеркивая целые абзацы.
Курганский бледнел, краснел, худое лицо его еще более вытягивалось, а кончик длинного носа покрывался капельками пота. Согнувшись над столом, Яков Филиппович уныло смотрел, как испещряется всевозможными значками, деформируется и сжимается, точно шагреневая кожа, его творение.
— Только подпись вашу не нужно править, — ворчал Савочкин, превращая корреспонденцию Курганского в небольшую информационную заметку.
Но виза Савочкина не была последней. После него и перед отсылкой в типографию оригиналы читал Петренко. И полуумерщвленная корреспонденция, как сказочный герой, воскресала. Мысли, высказанные автором, сохранялись, но приобретали более совершенную форму и остроту. Богатый фактический материал, собранный Яковом Филипповичем, его живые наблюдения, важность и проблемность корреспонденции вызывали у Петренко стремление сохранить ее для читателей, сделать более яркой, доходчивой. Между зачеркнутыми строками появлялись все новые и новые, вписанные ответственным секретарем. Вместе с корреспонденцией оживал и Курганский. Глаза его благодарно смотрели на Петренко.
— Моя тут только шлифовочка, Яков Филиппович, бархатным напильничком, — доброжелательно говорил Петренко. — Все остальное здесь ваше. К тому же тема интересная, злободневная. Это безусловно будет гвоздевой материал номера.
Заходя затем к замредатора, Петренко возмущался:
— Угробили хороший материал.
— Бездарностей, вроде Курганского, терпеть не могу, — бросал в ответ Савочкин.
— Неправда, себя же вы не только терпите, но и любите.
— Вы неудачно избрали объект для нападок, Михаил Сергеевич. Уж что-что, а писать я умею, вы это сами прекрасно знаете. Мои статьи в центральных журналах и газетах печатают, — Савочкин сжал зубы, в упор глядя на собеседника. — Лучше бы секретариатом серьезнее занялись. Нет там порядка. А от Курганского какой толк? Только что предместкома. Есть у меня на примете молодой парень, выпускник университета. Вот такого бы нам. Молодежью заниматься нужно, талантливой молодежью.
— Ну, нет уж, Курганского вам слопать не дадут. А теперь, пламенный друг молодежи, скажите, что это вы поднимаете вокруг Ивченко? Проект приказа составили.
— К вашему сведению, товарищ адвокат, вчера она опоздала на дежурство.
— У нее же болен отец. Вызывала «скорую».
Все в редакции знали, что к Лене Ивченко Петренко относится уважительно, но особенно требовательно. Он считал, что молодому и способному работнику, как и молодому деревцу мало лишь солнца и тепла. Ему нужны просторы и ветры, дожди и бури, чтобы закалиться, окрепнуть, глубоко пустить корни. Деревцо может засохнуть и увянуть без света и тепла, но преждевременно состарится и пропадет, если настойчиво оберегать его от встреч со стихией. Увидел Петренко в первых работах практикантки, а затем литсотрудника живую пытливую мысль и еще не окрепший, но свой почерк, обнаружил ту искорку, которая может со временем разгореться ярким пламенем. По настоянию секретаря выпускницу университета направили в сельскохозяйственный отдел — самый трудный и беспокойный, где требовались стойкость, выносливость, трудолюбие. Тут училась она обрабатывать письма и авторские статьи, находить для «дневников полевых работ» и комментариев к ним «из-под земли» факты, оперативно выполнять самые срочные задания, и, хоть порой (и не безосновательно) Лена взрывалась, устраивая Марку Танчуку «сцены», все знали: Ивченко из сельхозотдела не уйдет. И чего бы это ни стоило — любое поручение выполнит в срок.