И вот каждый человек, разоблаченный, вписанный в реестр, связанный присягой, ощущал себя совершенно одиноким и, может быть, боялся себе подобных даже больше, чем роботов, - ведь роботы могли и не быть агентами тайной полиции, люди же были ими все до единого. И вот так электронный монстр держал нас в рабстве, угрожая всем - всеми. Ведь это же мои собственные друзья по несчастью разбили мою ракету, как поступили со многими ракетами.
"Ад, адово отродье!" - думал я, дрожа от ярости. Мало того, что он вынуждал к измене, мало того, что Отдел сам все больше присылал людей в его распоряжение, но для него их еще одевали на Земле в наилучшие, нержавеющие латы высшего качества! Были ли еще хоть какие-нибудь роботы в этих закованных в сталь шеренгах? Я серьезно сомневался в этом. Теперь для меня стало понятным усердие, с которым они преследовали людей. Сами ими будучи, они - неофиты благородничества - должны были притворяться еще более роботами, чем роботы доподлинные. Вот источник той лютой ненависти, которую обрушил на меня мой адвокат. Вот причина мерзкой попытки выдать меня, предпринятой тем человеком, которого я разоблачил первым. О, что за дьявольщина катушек и схем, что за электрическая стратегия!
Раскрытие тайны не могло бы ничем помочь; по приказу Калькулятора меня, несомненно, швырнули бы в подземелье - слишком долго покорность сковывала людей, слишком уж долго они изображали послушание и преданность этому электрифицированному Вельзевулу, они ведь даже говорить по-людски разучились.
Что делать? Прокрасться во дворец? Безумный риск. Но что еще оставалось? Противоестественная картина - город, окруженный кладбищами, на которых, обратясь в ржавую пыль, покоятся рати Калькулятора, а сам он продолжает править, еще более сильный, чем когда-либо, уверенный в себе, ибо Земля присылает ему все новую и новую замену, - чертовщина! Чем дольше я размышлял, тем яснее понимал, что даже это открытие, которое, несомненно, до меня должен был уже совершить не один из нас, даже оно ни в малейшей мере не меняло положения. В одиночку я ничего не мог сделать, необходимо было поделиться с кем-нибудь, довериться, а это влекло за собой немедленную измену; предатель, разумеется, рассчитывал на отличие, на то, что войдет в особую милость к машине. "Клянусь святым Электрицием, - думал я, - он гениум несомненный..." И, думая так, заметил, что и я уже чуть-чуть архаизирую слог и грамматику, что и мною овладевает зараза, что мне начинает казаться естественным вид железных истуканов, а человеческое лицо - чем-то постыдно обнаженным, отвраттельным, неприличным... слизнячьим. "Боже, я схожу с ума, - подумал я, - а другие наверняка давно уже спятили. Спасите!"