— Вот сукин сын этот самый Бренер! Ох, каторжная морда, чего удумал! Натуральная ехидна...
Соколов грозно раздул щеки:
— Что еще такое?
Полицмейстер по дороге успел заглянуть в трактир, дабы в трудное мгновение придать себе отважности. Он нахраписто продолжал:
— Народ, говорю, нынче весь исхитрился. Вы, граф, стало быть, нас покинули. Коляска ваша, Аполлинарий Николаевич, едва за угол, как этот обормот закатил глаза, что тебе воробей в силке, жалобно эдак стонет: «Умираю! Сердечный приступ жуткой силы. Подайте мне таблетки, что на кухне лежат в аптечном ящичке, артигоном называются. Только они спасут мою несчастную жизнь!»
— И что? — Соколов выдохнул, догадываясь об исходе этого маневра.
— Приказываю Коху: «Тащи этот самый артигон!» Тот принес коробочку. Чтобы руки арестанту не развязывать-завязывать, я самолично сунул ему в рот таблетку и хотел даже водицы дать запить. Не успел! Бренер вдруг брякнулся на землю, изо рта розовая пена изошла, задергался руками-ногами — не откачали! Собаке собачья смерть.
— Ты, пес, хоть знаешь, что такое артигон? — Соколов крикнул так, что стекла в окнах задрожали. — Триппер лечить! И он не в таблетках — в ампулах. Ты у меня, подлец, этапом в Сибирь пойдешь, кандалами бренчать будешь!
Полицмейстер неосмотрительно стал возражать:
— Так вам бы, Аполлинарий Николаевич, до полной отправки арестанта в тюрьму остаться бы...
— Ах, какой обалдуй дерзкий! — Соколов распахнул окно, ухватил благим матом оравшего полицмейстера и, на потеху народа, за ноги опустил его со второго этажа, уткнув носом прямо в клумбу с увядшими астрами и гладиолусами.
Когда страсти малость улеглись, Сахаров, еще не привыкший к воспитательным методам Соколова и повеселившийся изрядно, задумчиво сказал:
— Надо жить так, чтобы даже наши оплошности шли во вред врагам нашим...
Соколов с интересом взглянул в лицо начальника московской охранки:
— Ты, Евгений Вячеславович, на выдумки хорош, да и я кое-что смекнул.
Рогожин, основательный, как дубовый шкаф, во всем
серьезный и рассудительный мужчина лет сорока пяти, с сомнением пробасил:
— Тут уж как ни прикидывай, остается одно — хоронить покойника... Можно, конечно, без отпевания и за оградой кладбищенской.
Соколов грустно покачал головой, иронично произнес:
— Очень большая беда для Бренера — за оградой! Ты его хоть пугалом на огороде воткни — ему безразлично. А вот если... — Он задумался, вдруг счастливо улыбнулся: — Мысль родилась веселенькая! Эй, Дьяков, Кох, бегом сюда!
Дьяков вошел с самым обиженным видом, зато вмиг протрезвевший. Соколов спросил: