Весь зал единодушно поднялся. Дьяков вдруг провозгласил:
— Э-эх, любил покойный выпить! Выпьем за Матвея Ивановича, а этим самым собакам, террористам, мать их, мы еще продемонстрируем! — И полицмейстер вытянул водку из рюмки. Все дружно поддержали его.
Цыгане заиграли любимую песню графа — «Шатрицу».
В проходе показался Жираф. За ним плелся тюремный доктор Субботин. Как всегда, Жираф налево и направо посылал дамам воздушные поцелуи, мужчинам на ходу жал руки: весь Саратов уважал свою знаменитость.
Жираф плюхнулся на кресло, оживленно повернулся к Соколову:
— Целый час искали сторожа! Даже домой к нему бегали. А выяснилось, он, паразит, в дым пьяный на лавке в мертвецкой спит. Рядом с трупами. Каков?
В этот момент успевший еще раза два приложиться к рюмке и по этой причине пришедший в кураж Дьяков воскликнул:
— Играй, чавалы, шибче! Хочу «Малярку» — ноги сами ходуном заходят. Любил покойный сплясать. — И, вскочив на помост, стал такие коленца ногами выделывать, что весь зал неистово захлопал в ладоши, а цыганка Тамара вскрикнула:
— Нигедэр, еще быстрее! — и тоже пошла в пляс.
Соколов даже не выдержал, улыбнулся, перевел взгляд на Жирафа:
— Ну, что?
Жираф торопливо опорожнил очередную рюмку, ответил:
— Как приказано было, всю одежду еще раз тщательно обшарил, подкладку отрывал — ни-че-го! Наш доктор Александр Николаевич даже тело осмотрел. И вообще этот самый Шахматист, кажись, какой-то блатной.
— Почему? — Соколов впился в Жирафа взглядом.
Тот безразлично махнул рукой:
— А, да это я так, к слову! Просто у него под мышкой наколка. Черной тушью корова с большими рогами обозначена. Во, большая, в пол-ладони, — Жираф отмерил на своей.
Соколов удивленно поднял брови, а Сахаров, внимательно слушавший, даже подался вперед:
— Корова?!
— Она самая! Вымя видно.
Сахаров и Соколов переглянулись, враз поднялись с кресел. Гений сыска с непонятным весельем сказал:
— Субботин, Кох, едем в морг.
— Вот и поужинали! — застонал Кох, торопливо глотая кусок.
...Пока Дьяков продолжал самозабвенно выделывать на помосте кренделя, наша четверка поспешила в юдоль скорби. И не напрасно!