Сахаров удивился:
— А что, ее могут ставить и наклонно?
— Конечно, если адресуются лицам, равным себе. А когда перевертывают совсем, так называемое оборотя, — стало быть, письмо адресовано высшим лицам. И еще: когда пишут лицам подчиненным или незначительным, сверху листа оставляют только малую долю листа. Понял?
— Для меня это откровение... Торговец Мурзаев, понятно, по своему социальному положению никак не может быть выше Шахматиста.
Соколов широко улыбнулся:
— Но, дорогой друг, самое эффектное я припас для финальной сцены. Послание Мурзаева, которое вызвало своей стилистикой твой восторг... списано из «письмовника». Он вышел в Берлине в 1907 году.
— Невероятно! — Сахаров изумленно выкатил глаза.
— Тебе это легко проверить: зайди нынче же в городскую библиотеку. Спроси «Русско-немецкий письмовник» Фукса. Страницу не помню, а раздел — пожалуйста: «Деловые и коммерческие письма». Это такая небольшая книжечка в матерчатом бордовом переплете.
— У тебя, Аполлинарий Николаевич, феноменальная память!
— На память и впрямь не жалуюсь, но в данном случае все проще: я книжник. В моей мытищинской библиотеке — около десяти тысяч томов. И я четко помню каждую книгу, суть ее содержания, историю приобретения, цену. Впрочем, любая профессия развивает свои особенные свойства памяти.
Сахаров заторопился:
— В военное ведомство телеграмму следует срочно подготовить. Но я не брал с собой шифровальщика. Мне и в голову не пришло, что он может понадобиться. Но «ключ» у меня есть. Сейчас же сяду корпеть над шифровкой.
— Волынистое дело?
— Очень! Надо сообщить руководству, чтобы срочно установили наблюдение за этим Мурзаевым.
Соколов сказал:
— Прекрасно! А я отправлюсь на Соборную площадь, предупрежу начальника почты: пусть задерживает для нас всю подозрительную корреспонденцию.
Сахаров пошел к себе в номер составлять шифровку, а Соколов тоже был готов покинуть апартаменты, как кто-то осторожно поскреб дверь. На пороге стоял парень лет двадцати пяти, одетый со всей простонародной изящностью: суконный сюртук, такие же штаны василькового цвета, глухой жилет в крупную звездочку, белый галстук и трость с костяным набалдашником.
Это был портье гостиницы «Европа» Егор. Тщательно прикрыв за собой дверь, Егор вежливо оскалил свои сплошные белые зубы:
— Ваше превосходительство, прибыл, как вы приказывали, по случаю доклада. Нынче, в семь тридцать утра, можно сказать — спозаранку, я дежурил, а к нам пришел господин, норовил пройти к постояльцу Тищенко.
— А ты?
— Сказал, что постоялец Тищенко вчера собрал чемодан, расплатился и убыл в неопределенном направлении.