— Чем же просиял Андрюшенька?
— И будущее прорицает, и от болезней исцеляет, и совет полезный подает — все при нем. Подношения отвергает, только хлеб принимает. А уж ласковый со всеми — как отец родной! Народ к Андрюшеньке прет и зимой и летом. А тут, сказывают, подхватился: «Пойду хоронить Аглаю, неправедного обличать!» А ведь он про эту Аглаю и слыхом не слыхал, а внутренним зрением ее смертушку прозрел, — сладко вздохнула. — А я как замуж выйду, детишек нарожаю полный дом! — Сонькино миловидное лицо расплылось в белозубой улыбке. Вдруг локтем толкнула Соколова: — Глядите, Аполлинарий Николаевич, гроб на черном катафалке везут. А наро-одищу — тьма египетская!
Похоронная толпа всегда состояла из людей трех категорий. Самые важные и необходимые — наследники капитала покойного, просто родственники и свояки. Другая часть — весьма значительная — профессиональные нищие, имеющие на сем печальном торжестве свою маленькую радость — милостыню и подачки пропитанием. И третья — любопытные.
На сей раз хоронили бедную сироту, у которой не было ни капиталов в завещании, ни даже родственников. Последних представлял простонародной наружности здоровенный мужчина в двубортном длинном плаще, с волосами, зачесанными на лоб. Это и был фабрикант химического производства Сергей Александрович Барсуков, в доме которого произошло несчастье.
Нищих было много, ибо, как прошел слух, после похорон для всех обещали раздачу мелких денег да пироги и кисель. И хотя Сергей Александрович был необыкновенно скареден, но все поверили этой вести, как наш народ верит всяким небылицам, если они обещают что-нибудь приятное.
Но теперь необыкновенно много приперлось любопытных, составивших такую процессию, что городовые вынуждены были заворачивать на соседние улицы ломовых извозчиков и лихачей.
Соколов пробился поближе к юродивому. На нем было изношенное барское легкое пальто, большие руки держали посох, босые ноги месили осеннюю грязь. Возраста он был самого неопределенного — то ли сорок, то ли семьдесят. Сыщика поразило лицо Андрюшеньки — породистое, с тяжелыми, чуть прикрытыми веками, полное глубокого смирения и вместе с тем величественное. Юродивый заметил Соколова, задержал на графе умный, пронзительный взгляд.
Соколов с Сонькой пристроились к процессии. Тут продолжался начатый, видать, уже давно разговор.
Старик с худым бритым лицом, все время покашливая и сутулясь, сказал с застенчивой полуулыбкой:
— Слух есть, что сам хозяин, кхе, кхе, Барсуков-фабрикант, к девице под юбку заглядывал. То-то переживает...