Соколов сбежал по широкой мраморной лестнице, устланной богатой ковровой дорожкой, а сверху — чисто провинциально — половиком. В дверях ресторана столкнулся с Сахаровым, выходившим оттуда с сытым, румяным лицом. Соколов похлопал его по животу:
— Империя рушится, а начальство аппетита не теряет!
— Я на фабрику Барсукова еду. Там Рогожин обыск проводит. Тебя, Аполлинарий Николаевич, подождать?
— Не люблю смотреть, как в чужих вещах роются! Да и встреча у меня с Биберманом: я должен забрать у него «челюсть» и провести идентификацию. Впрочем, ты тоже сейчас изменишь свои планы и помчишься в тюрьму.
— Нет, в любом случае качу на обыск.
— Пари на три золотых червонца желаешь?
— Желаю!
Соколов повернулся к Субботину:
— Александр Николаевич, поведай радостную новость, которая нам поможет позавтракать за счет полковника.
Тюремный доктор рассказал о ночном происшествии. Сморщив лоб, Сахаров внимательно слушал, и его лицо делалось все более серьезным.
Когда Барсуков замолк, Сахаров достал портмоне и, вынув оттуда три золотых монетки, протянул Соколову:
— Получай! Я действительно еду допрашивать Барсукова. На обыск — позже.
Соколов забрал деньги, опустил их в жилетный карманчик.
— Только захочет ли пациент с тобой разговаривать?
— Сомневаешься? — В голосе Сахарова зазвучала нотка обиды. — Чай, не пальцем делан.
— Нет, вовсе не пальцем. Твой батька работу знает. Сознайся, самому хочется допросить? Чтоб лавров не делить...
— Правильно! — с вызовом произнес Сахаров. — Ведь начальство министерское, кажется, полагает: кроме Соколова других сыскарей в России не стало.
— А то!
...Сахаров лишь на мгновение заскочил в свой номер — накинул плащ, и полетел в тюрьму — пожинать плоды славы.
Всякий раз, как Соколов приходил к тюремным кованым воротам, ему на память приходил рисунок Леонида
Пастернака к толстовскому «Воскресению»: те же крепостные стены с узкими высокими окошками, тот же солдат в долгополой рыжей шинели и с ружьем, та же несчастная толпа баб и мужиков с узелками и корзинами, в которых лежали передачи для близких.
Соколов стремительно прошел мимо вытянувшегося в струнку солдата, миновал низкую железную с окошком дверь и оказался в узком и коротком коридорчике. В зарешеченном окошке виднелся седой надзиратель, на больших оттопыренных ушах которого держалась фуражка с кокардой. Соколов протянул ему заполненное на форменном бланке предписание Рогожина и губернского прокурора. Надзиратель взял со стола очки в металлической оправе, натянул их на нос в красных прожилках, шевеля губами, прочитал предписание, наколол его, сипло произнес: