Теперь же… Надо сказать, что Гога Хриплый отнюдь не был ни святым, ни просто «подвинутым» на общечеловеческой морали. Вдобавок, в кругу себе подобных он успел привыкнуть ко всякому-разному: и к выстрелу в спину, и к ножу у горла, и к банальному умалению собственных заслуг — вкупе с их оплатой. Но вот с чем Брыкин не мог смириться в принципе, так это с неблагодарностью. С неблагодарностью людей, коих он полагал своими должниками; с неблагодарностью, а также с встречными претензиями.
Потому он и готов был размазать зарвавшегося сопляка по стенке. А остановило Хриплого, без дураков, лишь исключительно вмешательство Руфи. Ибо к этой девушке (отнюдь не красавице и бывшей на голову его ниже) Брыкин испытывал что-то вроде уважения. Понимал, видимо, на уровне инстинктов, что находчивость юной Зеленски и ему небесполезна.
Потому и охотно внял даже такой ее реплике:
— Не волнуй…ся. Он же пьян, не видишь? Надеюсь, к завтраку одумается.
— Надеюсь, — тупо повторил Брыкин, — а не одумается — ну и хрен с ним. Что мы ему, няньки что ли? Поди и без него на Землю вернемся.
— Может быть, — Руфь пожала плечами, — только все равно… предлагаю отложить поиски куба назавтра. А то уже темнеть начало. А пока предлагаю поискать другой номер… номера.
Встречных и альтернативных предложений не последовало.
* * *
Придя на следующее утро в ресторан, и найдя там свежие, еще горячие, блюда, непрошеные постояльцы даже не удивились. Или уже не удивились — если точнее.
Позавтракали они, как ни странно, снова вместе — правда, в напряженном молчании. Еще Артур периодически поглядывал на Георгия Брыкина: то опасливо, то с неподдельной тоской, в последнем случае становясь похожим на кота из мультфильма «Шрек». Брыкин же оставался невозмутимым, и только после трапезы поспешил внести ясность.
«Ты не бойся, — сказал он максимально мягко, насколько мог, — если раскаялся — хорошо; если нет… то мне по фиг. Если ты с нами, морду я тебе набить всегда успею. А если остаешься здесь, мне снова по фиг. Меня устроит уже то, что я тебя больше не увижу».
Пока Хриплый говорил, Артур помалкивал, а на единственную, довольно робкую и коротенькую реплику решился лишь когда тот закончил. «Я с вами», — произнес он тихим голосом, на что Брыкин молча, одобрительно кивнул.
Надо сказать, что столь резкая перемена в поведении Санаева-младшего была вызвана вовсе не отрезвлением и последующим раскаянием. То есть, первое, конечно, имело место, вот только дело было вовсе не в нем. Не так уж много, по чести сказать, влил в себя накануне вечером Артур. Гораздо меньше, чем порою поступало в его организм во время пребывания в московских клубах; меньше количественно — и далеко не столь разнообразно.