— Будем в Бремене, отберешь себе, сколько надо, — с горечью ответил монах, крестясь. — Святой Престол не … не возражает. И даже, в свете твоих заслуг перед Церковью, прошлых и обещанных в будущем, изволил тебе помощь оказать. Советом и действием.
— Славно, — кивнул музыкант.
— Орфей [2]… - пробормотал Альберт.
— Не угадал, — немедленно отозвался Крысолов. — Хотя ход мыслей в чем-то верный… Но все равно ошибаешься.
Скрипели под напором ветра снасти, баржа бодро катилась по реке, лунная дорожка пробежала по мелким волнам. Молчали нанятые мазуры и пара гуцулов. Молчали и дети. Доминиканец в очередной раз осенил себя крестом и неожиданно резко, едва ли не с ненавистью выдохнул:
— А что будешь делать после?
— После? — не понял Крысолов.
— Когда эти станут… непригодны. Когда одни не выдержат, другие погибнут, третьи состарятся. Снова придешь в какой-нибудь город и сыграешь на людской алчности, как на флейте?
— Я думал, ты понимаешь, — печально вымолвил музыкант. — И уж всяко не слугам Церкви судить меня после пастушка Стефана из Клуа [3].
— Понимаю… И все же, одно дело — думать, оценивать, взвешивать отстраненно… А другое — видеть воочию.
Доминиканец махнул рукой в сторону детей. Его глаза блеснули в лунном свете, словно наполненные слезами.
— Что же ты будешь делать после? — требовательно повторил Альберт.
— Посмотрим, — неопределенно ответил Крысолов, глядя на темную, почти черную воду. — Когда это время придет, тогда и посмотрим.
С той поры минуло много лет…
История вторая. О воинах Deus Venántium, кладбищенских ужасах и пользе огнестрельного оружия
Потом говорили, что человек этот пришел в Челяковицы с севера, свернув с большого тракта. Сам он шел, а две навьюченные лошади ступали следом. Рослые, сильные звери, коих и тяжелая кавалерия не постыдилась бы. Не говоря уж о каких-нибудь итальяшках с их худородными лошаденками.
Надвигался вечер. В окошках низеньких домов загорались редкие тусклые огоньки — в здешних краях ложились рано, а если доводилось полуночничать, то дорогие свечи зазря не жгли, обходясь лучинами да плошками с прогорклым жиром. Единственная улочка была пустынна, как в День Сотворения Мира. И лишь путник со своей живностью отбрасывали длинные тени на утоптанную глинистую землю, кое-где подернутую трещинами ввиду небывало сухой погоды.
— Челяковицы… — пробормотал человек. — И откуда только в немецких землях чешское название… Не иначе, беглецы какие основали. Чудны дела твои, Господи…
Он поежился. Было тепло, но на плечах путника лежал длинный — почти до пят — плащ хорошего, прочного сукна. Приезжий окинул долгим взглядом домишки, ютящиеся в беспорядке по бокам улицы, и продолжил путь к трактиру.