* * *
В небе над Сокольниками выстроилась многоэтажная радуга. Тропинки и аллеи, опустевшие во время дождя, стали наполняться людьми. Я шёл к спортивной площадке, но не по кротчайшей тропке, а по широкой аллее, где было проще обходить лужи. На лавочке под раскидистым дубом я увидел Нину, сидевшую в обнимку с Серегой Харлеем.
— Не знал, что рокеры — твоя слабость. — Сказал я вместо приветствия.
— А ты не можешь без того, чтобы не сказать какую-нибудь гадость, — фыркнула Нина.
— Я смог узнать кое-что, интересное для тебя.
— Новые результаты рентгеновского анализа? — Оказывается, она оценивает мои способности не без скепсиса.
— Нет. — После этого я рассказал ей свою интерпретацию теории Голованова и о коммерческой деятельности Якобсона.
— Это занятно, но извини, извини, нам некогда.
Они сели на мотоцикл и, форсируя двигатель без глушителя, укатили, разбрызгивая воду из луж, но через минуту парк вновь погрузился в тишину и мокрый песок быстро разглаживал и залечивал шрамы от рифленых шин.
На спортивной площадке я встретил Лиду, вернувшуюся из Турции. Но сразу поговорить с ней мне не удалось из-за Группенфюрера. Его угораздило на днях прочесть что-то популярное об инфракрасном излучении, и теперь он занимался просвещением окружающих. Он одаривал нас отрывшимися ему истинами, словно милостями, постоянно давая понять, что самое ценное у него ещё припрятано, и мы как бы были обязаны поклонятся чему-то недосказанному, а заодно и ему самому. Он напоминал мне то ли самодовольного лавочника, приписавшего своему ларьку глобальное, а то и космическое значение, то ли телеведущего, готового часами молоть чепуху, ради того, чтобы его увидели, и уверенного в том, что миллионы телезрителей стали счастливы от этого.
— Ты что, не признаешь того, что об этом говорит наука? — Он произнес слово «наука» настолько вальяжно, будто давая понять, что наука и он сам совершенно неотделимы и от того мои ухмылки были явно неместными.
— Наука изучает кометы, которые не видно без телескопа и совершенно не интересуется радугой, которую видят все, — ляпнул я, первое, что пришло в голову.
Более весомо в дискуссии прозвучал Лидин прагматизм. Она предложила Группенфюреру разогреть пиццу по его теории. Тут Группенфюрера как подменили. Из надменного, самовлюблённого гуру-самозванца, он вдруг превратился в простого, весёлого, инициативного парня, который быстро разжег костёр и организовал поход за пиццей. Но когда принесли пару коробок с замороженным флорентийским полуфабрикатом, он опять начал излагать теорию излучений, с показной грациозностью в духе сценического фехтования, размахивая головешкой. Пицца получилась основательно присыпанной пеплом, пикантно пахнувшая дымом, чуть зачерненная копотью, но противно холодная. Я не смог проглотить ни кусочка.