А что делать теперь? Когда все утихнет, тетради можно, конечно, подбросить. А можно и не подбрасывать. Что такое «двойка» по русскому в свете нечеловеческой любви к Толоконникову? Ну… пропали тетради и пропали. Разве кто-нибудь подумает на нее, на Иру Пенкину?! Она никогда не была замечена ни в каких неблаговидных поступках. Ира уже почти совсем успокоилась, когда вдруг вспомнила: а Митя!!! Он же видел в ее руках тетради! И на русском он посмотрел на нее с таким ужасом в глазах! Все кончено! Он никогда ее не полюбит. Кому нужна такая преступница, из-за которой класс потеряет сразу восемь баллов! И осознание этого придавило ее огромным, как глыба, горем, хотя всего неделю назад о Мите Толоконникове она даже и не помышляла. Ирины нервы не выдержали, и она разрыдалась прямо в толпе одноклассников. Тася Журавлева, которая тут же забыла про недавнюю размолвку с подругой, вытащила ее из общей массы и, по-матерински приобняв за плечи, отвела к окну.
– Ира! Возьми себя в руки! – очень ласково сказала она. – Ты же не виновата, что какой-то подлец стащил ваши с Лариской тетради! Я тебя уверяю, что этот гад выбрал первые попавшиеся! Если бы ему подвернулась моя тетрадь, или Джека, или Малининой, он стащил бы не задумываясь! Он стащил бы всю пачку, если бы это не было слишком опасно!
Надо ли говорить, что при этих Тасиных словах слезы полились из глаз Пенкиной водопадом. Она уже готова была во всем признаться Журавлевой, чтобы не тащить этот тяжелый груз в одиночку, когда над ухом прозвучало:
– Тася, разреши нам поговорить с Ирой один на один.
Пенкина захлебнулась слезами, и ужас охватил ее. Голос принадлежал Мите Толоконникову. Сейчас он скажет ей все, что о ней думает. И на этом все закончится.
Тася дипломатично отошла, и у подоконника остались Митя и окаменевшая Ира, которая боялась поднять на него глаза. Чтобы Митя с ходу не прокричал ей что-нибудь ужасное, Ира начала первой:
– Ты меня теперь презираешь…
Пенкина ждала, что после этих ее слов Толоконников сатанински расхохочется и скажет что-нибудь вроде того: «И ты еще смела писать мне про любовь!», но он сказал нечто очень странное:
– Я не имею права презирать, потому что сам такой же, как ты.
Потрясенная Ира повернула к нему лицо, моментально забыв, что у нее красный нос и некрасиво опухшие веки.
– Как это… такой же? В каком смысле? – испуганно спросила она, заливисто шмыгнув тем самым красным носом.
– Ты даже лучше поступила, чем я. У тебя цель была благородной, если… если ты, конечно, не врешь…
– Ничего не понимаю. Ты про что?