Но пока приходилось разыскивать нарвала на севере Тихого океана; и для того, чтобы отправиться во Францию, надо было предварительно отправиться к ее антиподу.
— Консель! — крикнул я нетерпеливым голосом.
Консель был мой слуга. Молодой человек, вполне мне преданный и сопровождавший меня во всех моих путешествиях, которого я так же любил, как и он меня. Этот фламандец по происхождению отличался хладнокровностью по природе, аккуратностью и точностью по принципу, усердием по привычке; он мало удивлялся неожиданностям в жизни, был находчив и ловок во всех поручениях и в любой службе и, вопреки своему имени, никогда не давал советов, даже когда его о том спрашивали.[4]
Вращаясь среди нашего маленького кружка ученых Ботанического сада, Консель кое-чему научился. Он был специалистом в классификации естественной истории и с легкостью акробата взбирался по лестнице групп, классов, подклассов, семейств, родов, видов и разновидностей. Но здесь и кончались его знания. Классифицировать — это была его сфера, и далее он не шел. Прекрасно ознакомленный с теорией классификации, он был настолько слаб в практике, что навряд ли отличил бы кашалота от кита. Но за всем тем он был прекрасный и с большими достоинствами молодой человек.
До настоящего времени, в течение десяти лет, Консель следовал за мною повсюду, куда вели меня научные работы. Он никогда не жаловался на продолжительность или утомительность путешествия и никогда не имел ничего против поездки в какую бы то ни было страну, как бы ни была она отдалена, будь то Китай или Конго. Он отправлялся туда без всяких расспросов. К тому же он обладал прекрасным здоровьем, которое не хотело знать никаких болезней, сильными мускулами без нервов, понимая последнее, разумеется, в переносном смысле.
Этому малому шел тридцатый год. Его возраст относился к возрасту его господина, как пятнадцать относится к двадцати. Да простят мне, что я таким образом хочу сказать, что мне было сорок лет.
Однако Консель имел один недостаток. Завзятый формалист, он со мною говорил не иначе как в третьем лице, что иногда раздражало меня.
— Консель, — повторил я, принимаясь с лихорадочной торопливостью готовиться к отъезду.
Я настолько был уверен в его преданности мне, что не имел обыкновения спрашивать его согласия следовать за мной в моих странствованиях, но на этот раз пришлось изменить этому обыкновению, так как экспедиция могла на неопределенное время затянуться и само мероприятие требовало большой смелости и риска: животное, которого предстояло преследовать, способно было расколоть корпус фрегата, как скорлупу ореха. Было над чем задуматься самому беззаботному человеку в мире. Посмотрим, что скажет Консель.