Я улыбнулась, припомнив портрет, который показывал мне маркиз. Анна и Алехандро. Они были счастливы вместе, пусть недолго, а только до того момента, как моровое поветрие пришло на остров. Оно забрало их жизни, но не разлучило. Наверное, любовь и должна быть такой — одной-единственной и до самой смерти.
Сестра Матильда отбросила в сторону горящий гребень и, не мешкая, достала следующий. Скосив глаза, я смотрела, как плавится черепаховая пластина, пока на полу не осталась только кучка серого пепла.
— Завтра тебя выпустят, — сообщила медичка, закончив действо и туго натягивая веревки. — До вечера отдыхай, ректор распорядился в пояс тебя обрядить. А это дело не быстрое. На закате приду, запечатывать твою силу будем.
— Что за пояс? — равнодушно спросила я. Нежданно навалившаяся усталость держала меня в кровати крепче веревок. — Мы, кажется, такого не учили.
— А вам оно и не надо, лишними знаниями голову забивать. Есть такой обряд специальный — на чистом железе проводится. Я против была, но Пеньяте что-то совсем перепугался. Обуздать, говорит, надо, или пусть до старости в заточении сидит.
— А голову мне отсечь ему мысль не приходила? — разозлилась я. — Чтоб уж наверняка? За какие такие прегрешения я должна свободы пожизненно лишиться?
В белесых глазах читалось неподдельное участие.
— Я тебе так скажу, нинья, дурак ректор наш, вечно не с тем воюет, с кем надобно. Потому и власти у него особой нет, от недалекости. Вот этот мальчик швабский, который при нем собачкой бегает, тот далеко пойдет, попомнишь мои слова.
— Зигфрид? — удивленно переспросила я. — Думаете, он ректора подсиживает?
Сестра Матильда не ответила, сжав губы куриной гузкой и от этого сразу напомнив мне бабушку.
— Отдыхай, донья Лутеция. На закате тебе нелегко придется.
И она ушла, оставив меня одну. А я, вместо того чтобы представлять себе барона фон Кляйнерманна за ректорским столом, стала думать о том, почему со мной никто не говорит об Игоре, как будто и не было его никогда.
Как только серебряная ложка с длинной витой ручкой окунулась в густой ахо-бланко, для которого миндаль доставляли с западного побережья, в дверь пансиона госпожи Пинто постучали. Точеные ноздри господина Ягга дрогнули, он поднес ложку ко рту и продолжил трапезу. Хозяйка суетливо вскочила и, извинившись перед гостем, отправилась к источнику шума. В дверь уже колотили с такой силой, что она грозила слететь с петель.
— В чем дело? — строго вопросила хозяйка, с высоты крыльца взирая на четверку стражников. — Я пожалуюсь на бесчинства дону Скарцезо!