В восьмом номере журнале Нева за 2010 год опубликована статья Наума Синдаловского «Три цвета запретной любви в интерпретации городского фольклора».
Факты, изложенные в этой статье, были порознь мне известны, а тут, собранные воедино, они всколыхнули мои кое-какие чувства. Кроме того, потянулись воспоминания, а за ними фантазии, то есть закрутился-завертелся такой шар огненный (или голубой), что решил я дать ему полетать по небесам моего журнальца, бросая читателей в жар (или в холод).
Исток моих воспоминаний приходится на время, когда мне было лет 16 – я впервые пришёл в ЛИТО при газете Смена, которое вёл Герман Гоппе. Это был человек лет сорока пяти, тощий, непрерывно курящий, с ямкой на лбу от военного ранения, быстро двигающийся и чётко говорящий. В этом здании на Фонтанке, стоящим рядом с Драматическим театром им. Горького, которым правил Товстоногов, находился Лениздат, редакции Ленинградской правды, Вечернего Ленинграда и молодёжной, бля, газеты Смена. То есть здание было пропитано литературой и журналистикой, как табачным дымом, а ещё более – идеологией и политикой.
Я шёл туда с благоговением, как в храм Литературы, где должна была свершиться моя судьба. Всё начиналось чтением стихов по кругу и жестокой критикой, с которой я столкнулся впервые. Когда подошла моя очередь читать, сердце моё билось в ритме моих стихов, только гораздо громче. Одно из моих стихотворений про часы, кончалось так:
Дай досмотреть жизни сон, будильник!
Гоппе посмотрел с ухмылкой на своих сообщников и сказал: «Ого как!» Я почувствовал, что сказано это было иронически, но я также понял, что мне удалось обратить внимание на стихотворение, а это было некоторой победой, что меня чрезвычайно вдохновило. Однако потом все мои стихи разнесли и регулярно разносили в пух и прах. Но попутно давали советы прочесть того, прочесть другого. Например, я впервые услышал имя Саша Чёрный. Я записался в юношеское отделение Публичной библиотеки, взял Сашу Чёрного и, сидя в читальном зале, не мог сдержать хохота, читая «Обстановочку» и прочие шедевры, которые явились для меня откровением в снайперском юморе и сатире, не идущем ни в какое сравнение с советским юмором мазил тех лет. Я эти стихи старательно переписал себе в тетрадку и легко запомнил наизусть, что со мной случается редко.
Я стал ходить в ЛИТО Гоппе регулярно, то есть еженедельно. Гоппе на меня внимания не обращал и о стихах моих не говорил – он говорил о стихах молодых поэтов, чьи книги должны были выйти или только что вышли в