– Всем хорош внук растёт, да характера отцовского не показывает, – сокрушалась Андрюшина бабушка. – Не одними, видно, белыми кудрями в мать пошёл, но и мягким сердцем, уступчивостью.
Для внучки это всё клад, а для внука бабушке хотелось бы погуще тесто, покруче норов. Не зря же прозвали её любимца «маменькин цветочек».
И, оставшись вдвоём с Андрюшей, Варвара Егоровна как бы между прочим принялась рассказывать:
– Отец-то у тебя, Андрей, в двенадцать лет боронил. За что хватался – не отпускался. Ни с пашни, ни с поля боя не бегал. В деда Андриана уродился. Характер – как берёзовый сук. Хоть ты его колуном, хоть ты его клином, а он трещит, не колется. Серьёзные дрова… А в малые годы тоже – чем только не болел. Семьдесят семь хвороб. И золотуха, и краснуха, и ветреница. А потом выровнялся…
Старуха посмотрела на притихшего задумавшегося внука, ободрила его:
– Ну да ты ещё себя покажешь. И белые волосы чернеют. И узкая ладонь может пошире стать… Нынче тише мужают: уроков много задают…
Слушая бабушку, Андрюша чувствовал обиду за свою мать. Он хотя и не был доволен своими узкими ладонями и тонкими пальцами, но не сожалел об этом. Это были мамины руки. А в матери Андрюша любил всё, даже её некрасивую девичью фамилию – Недопёкина.
Мало ли каких обидных фамилий надавали при царях простым людям. Зато имя у матери было самое красивое на всём свете – Евгения. И отчество тоже поискать – Ильинична. А своими тонкими пальцами мать успевала подоить трёх коров, пока другие доили двух. Не такая уж она «недопёкина», как виделось бабушке.
«Нет, бабушка, – думал Андрей, – ты зря маму меньше отца любишь».
Три дня назад, уезжая в районную больницу, мать долго нацеловывала Андрюшу и наказывала быть ласковее с бабушкой. Андрюша и не был с ней груб. Только он тосковал без матери, потому что они никогда не разлучались. А тут сразу две разлуки. Вторая – с отцом. Отцу уже который год мешали осколки. А теперь он избавился от них. Выздоравливал. За ним-то и поехала Андрюшина мать. Но из больницы выписывают не по желанию больного, а когда можно. Вот они и задержались, а наколотые дрова кончились. Пять поленьев на две печки осталось.
Варвара Егоровна была в таких годах, когда колоть дрова было ей затруднительно, да и не к лицу. Не женское дело. И она сказала:
– Андрюша, сбегал бы ты к Недопёкиным, позвал бы дядю Тихона. Пусть наколет нам дров, чтобы топить не оглядываться. На улице вон что мороз выделывает. А отец вернётся – хорошо топить надо.
– Сейчас, бабушка. – И, накинув шубейку, Андрюша убежал.
На улице вечерело. Старуха задремала на лежанке. А когда проснулась, за окном было уже темно. «Не иначе час проспала», – подумала Варвара Егоровна и вспомнила о дровах.