Весна (она же оттепель) движется с юга на север со скоростью 50 км/сутки. Так что неделя у меня всегда в запасе. О, если бы книга была подписана в печать раньше, чем главная узнает, что «Птиц» запретили в «Авроре»… – молились мы с редактором, – и книга оказалась подписана! «Знаете, – сказала мне Главная, – не понимаю, в чем тут дело. Ничего вроде бы такого, но каждое ваше слово вызывает у меня протест». Я кивнул. До сих пор горжусь этим комплиментом.
Тем временем подорвалась на этой мине сама «Аврора». Среди материалов, срочно поставленных в номер взамен «Птиц», оказалось стихотворение Нины Королевой, косвенно оплакивающее расстрел царской семьи, и рассказ Виктора Голявкина, тем же обкомом истолкованный как издевательство над юбилеем Брежнева (хотя написан рассказ был лет за двадцать до юбилея). Торопыгин (судьба в фамилии) потерял кресло и не пережил стресса – скоротечный рак. Он был милейший, добрейший и дворянский человек, прекрасный собутыльник, я скорблю, но, чувствуя долю вины, не могу обвинить себя в его преждевременной гибели: будь опубликованы в его журнале «Птицы», его бы лишь пожурили, но не сняли. И мы бы с ним выпили за победу над.
А теперь… мне следовало с трепетом ждать, когда сомкнется информация и что дальше будет с книгой.
Сор из избы выносили дольше чем неделю, и в тот миг, когда я держал сигнальный экземпляр «Дней человека» в руках, главная редактор гневалась на меня, что я вовремя не уведомил ее о событиях в «Авроре». Но, как говорят, «поезд ушел», дистанция городов сработала, и я мог с невинным видом утверждать, что обо всем этом впервые от нее слышу.
Задуман ни с того ни с сего (с внезапной мысли о том, что птица рисуется начиная с клюва) в Москве, но написан в одну ночь в селе Тамыш в Абхазии в 1983 году, где я готовился писать «Ожидание обезьян», да так и не сподобился. «Человек» был легко опубликован как повесть в «Новом мире» № 3 за 1987 год.
С 1961 года носил я туда все свои рукописи! Сейчас – пожалуйста, совсем другой разговор – гласность. Только вот зачем же у вас в такой прекрасной повести пьют так много? Гласность гласностью, а указ о мерах – указом… Только и я ведь недаром прошел до гласности почти тридцатилетнюю школу редактуры: редактируя, делаю еще лучше, чем было. Приписал страничку в начало – и повесть прошла. К тому времени как раз и пресловутый сухой закон сам собой ликвидировался, а гласность будто от этого и окрепла, вроде могу вернуться к исходному варианту, чтобы и следа насилия над текстом не оставалось. Так я и поступил здесь, а странички, вынужденной, жаль. Вот она.