за тем, что уже изображено. Он нам нарисовал пейзаж и нас нарисовал в нем, но не нам понять, как он это сумел сделать. Гений движется с космической скоростью в своем постижении и прорывает изображение. Искренность его недоумения и отчаяния равняется лишь постигнувшей его слепоте или немоте. Догадка об устройстве мира если не сведет с ума, то лишит дара любой речи. Судьба гения – это космическая катастрофа не в том смысле, что нам его в таких масштабах жаль или что это на нас космически же отразится, не в том смысле, что бы он нам еще преподнес хорошего, кабы не сгорел в более плотных слоях, а в том, что у них общая с космосом природа. Все они взорвались и рассеялись пылью, как вот-вот рванет наш шарик. Человечество приблизилось к того же масштаба катастрофе, какую пережил каждый гений. Только художник вываливался сквозь холст, а эти за саму раму, люди истощают пейзаж по самой поверхности слоя. Нам было сделано все, чтобы мы жили и прожили. Не более и не далее. Далее – смерть. Сначала смерть того, что мы прожили, потом и нас самих. Всего было столько, сколько надо. Значит, не больше, чем надо. Не так много. Столько. Запаса обольщений в том числе. Господи, когда же они поймут, что кончилось – это кончилось? Нету больше. Не-ту! Откуда я вам возьму, когда нету! – кричал на меня Павел Петрович. – Богом сосчитано до одного. Дальше – ревизор. К нам едет ревизор! А ревизор-то – дьявол.
Мощность этой идеи окончательно сразила меня, хотя надо сказать, что и бутылку мы прикончили.
– В дьявола я не верю, – вдруг воспротивился я.
– То есть как?! – воскликнули Павел Петрович с неведомо откуда слетевшим к нам Семионом.
– То есть в Творца, в Христа… – залепетал я, зажатый двумя мудрецами. – Верю как в реальность, что они были… есть… а что дьявол так же есть, как они, – нет.
– Он не верит… – испуганно прошептал Семион своей белой подружке. – Во что же он тогда верит?!
– Слушай его, слушай, – сказал Павел Петрович.
– Да ведь весь воздух кишит?.. – И Семион, как всполошенный петух, взмахнул рукавами, обводя доставшееся нам здесь пространство.
Я отшатнулся, Павел Петрович предательски согласно кивал.
– Чем кишит? – разозлился я.
– Невидимыми существами! – И он заозирался, будто в страхе.
– И в тот свет – не верю! – уперся я.
– То есть как?! – Семион, казалось, лишился дара речи.
Павел Петрович не без интереса на нас поглядывал.
– А так, – сказал я зло.
– Так ведь раз есть свет этот, – сказал Семион голосом вдруг мягким и вкрадчивым, – так есть и тот…
– Слушай его, слушай, – с удовольствием поддержал Павел Петрович.