Заявилась бабушка проверить, нет ли у нас в доме аргентинской солонины. Мы выдержали проверку – нашу солонину делали бразильские коровы.
У бабушки странный блеск в глазах. Мама говорит, это называется джингоизм, но, по-моему, больше похоже на начинающиеся катаракты. Мы проходили их по биологии в прошлом полугодии, поэтому я знаю, что говорю.
Понедельник, 12 апреля.
Второй день пасхи.
Мама, похоже, сходит с салазок. Ведет себя еще странней обычного. Пришла менять мне простыни, а когда я попросил не стряхивать пепел на мою карту Фолклендской кампании, взорвалась:
– Господи, Адриан, да у тебя не комната, а просто храм какой-то, черт его побери! Хоть бы раз бросил шмотки на пол, как нормальный подросток! Я ответил, что люблю аккуратность.
– Сдвинулся ты совсем на своей треклятой аккуратности! – рявкнула мама и ушла.
Они с папой вечно ссорятся из-за их комнаты. На папиной половине все вылизано, зато мамина захламлена до омерзения: переполненные пепельницы, пожелтевшие журналы, книги, груды белья на полу. Ее полки вечно забиты всякой лажей из комиссионок: однорукие статуэтки, выщербленные вазы, вонючие старые брошюрки – черт ногу сломит. Прямо жаль папу – каково ему в одной комнате с ней! У него-то на полках лишь справочник Автомобильной ассоциации да фотография мамы в подвенечном платье. Другой такой невесты, у которой из ноздрей валит табачный дым, в жизни не видал.
Не понимаю, как папу угораздило на ней жениться!
Вторник, 13 апреля.
После "Перекрестка" * спросил папу, почему он женился на маме. Тут-то и разверзлись шлюзы! Вылились наружу все пятнадцать лет неприязни и огорчений.
* Многосерийный телефильм о жизни постояльцев и персонала мотеля в одном из графств Англии
– Никогда не повторяй моей ошибки, Адриан, – сказал папа. – Не позволяй телу женщины застить тебе ее склонности и характер.
Он объяснил, что познакомился с мамой, когда в моду вошли мини-юбки. А у мамы были тогда великолепные ноги.
– Пойми, – объяснял папа, – по большей части женщины в мини-юбках просто казались уродинами, а твоя мать выделялась на их фоне как нечто диковинное.
Такой сексизм меня шокировал. Я заявил, что люблю Пандору за ее ум и сострадание к менее одаренным смертным. Папа гнусно рассмеялся:
– Ну, конечно! Будь Пандора страшна как смертный грех, ты и внимания бы не обратил ни на ее ум, ни на сострадательное сердце!
Он завершил наш первый мужской разговор следующими словами.
– Послушай, малыш, даже и не думай жениться, пока не проживешь со своей цыпочкой под одной крышей хотя бы пару месяцев. Как только заметишь, что у нее больше трех дней кряду валяется на полу грязное белье – тут же делай ноги.