– З-А-Т-В-О-Е-И, – произнесла Элен то, что я понял уже и сам. И что боялся услышать.
– Пришла я… – произнес я послание, составленное из первых букв фамилий.
– За твоей… – сочувственно продолжила Элен. – Как я понимаю, в русском языке нет отчеств на «и краткое»?
– Антон Го… – закончил я. – Вот же мразь дохлая… За моей женой? За моей дочерью?
– Успокойся, – миролюбиво сказала Элен. – Как насчет «за твоей жизнью»? Или «за твоей кровью»? Или «за твоей головой»?
Зачастившее было сердце стало биться спокойнее.
– Да. Так гораздо лучше, – сказал я. – Спасибо, Элен, ты и впрямь увидела то, что я проглядел.
– Это потому, что я не русская и смотрю со стороны, – наставительно сказала ирландка. – Антон, ты же Высший Иной. И жена твоя – тоже. А дочь – Абсолютная. Что может против вас одна вампирша? Даже если она ожила? Даже если она стала Высшей?
Я не ответил. Все было так… вот только неприкрытая дерзость нападений, этот открыто брошенный вызов – он словно вопил «не все так просто».
– Не все так просто, – сказал я.
– Посиди, Антон, – вздохнула Элен. Взяла мою распечатку, из ящика стола достала огромный фонарь. – Пошла я за твоими документами.
– Почему ты ходишь по архиву с фонарем? – спросил я.
– Некоторые документы не любят света, – ответила Элен. – Они могут испугаться и исчезнуть на несколько дней… или лет.
Она сделала шаг из конуса света в темноту и пропала. Через миг ее голос донесся до меня уже издалека – она шла по залу, не зажигая фонаря.
– А еще в темноте здесь не так страшно, Антон! Многого не видно…
Рано утром, в четверть восьмого, я стоял на кухне и взбивал вилкой омлет в старой эмалированной кастрюльке. Опыт, приобретенный еще давным-давно, в маленькой однокомнатной квартире, позволял это делать практически беззвучно, я лишь один раз брякнул вилкой о дно кастрюльки.
Взбивая омлет, я пытался вспомнить, откуда у нас эта кастрюлька с облупившейся кое-где эмалью и жизнерадостными желтыми утятами на боку. Это ведь не Светланино приданое. Я в этой кастрюльке готовил еще в студенчестве. И она была не новая, мне ее мама дала, когда снимал первую квартиру…
Да ей же лет пятьдесят как минимум… А то и больше. Эта кастрюлька помнит СССР и товарища Брежнева. Я, можно сказать, не помню, а она – вполне. А может, и Хрущева? И Карибский кризис? И Великую Отечественную…
Нет, это я загибаю. Не может быть.
Однако удержаться было уже невозможно! Я посмотрел на кастрюльку сквозь Сумрак. Содержимое укоризненно отсвечивало желтоватыми отблесками, напоминая, что и яйца, и молоко – продукты животного происхождения. Ну, извините, невылупившиеся цыплята и обделенные молоком телята, мы, люди, – хищники…