».
Всю жизнь она, какой была горячей патриоткой, такой и осталась.
Приняв гражданство, она еще долго продолжала, как и во все время войны, присылать деньги на русских раненых, и даже первые гонорары, полученные за «Изиду», пошли на ту же цель.
Все, что получала она в то время за статьи в русских газетах, все шло целиком на Красный Крест и на бараки кавказских раненых.
От всех этих беспокойств, вызванных клеветой и всяческими неурядицами, Блаватская нравственно страдала более всех, к тому же на ней сказывались и неподходящие климатические условия, увеличивая ее хронические недуги. Болела она постоянно, а несколько раз так сильно и опасно, что доктора отрекались от нее, решительно приговаривая ее к смерти. Но в этих крайних ситуациях, по свидетельству многих очевидцев, всегда случалось что-либо непредвиденное, возвращавшее ее к жизни в последнюю минуту. Или откуда не возьмись появлялся неизвестно кем присланный туземный знахарь и давал ей неведомое чудодейственное лекарство; или просто приходил спасительный сон, несущий с собой облегчение; или же за нею являлись неизвестные люди и куда-то увозили ее на некоторое время, откуда она приезжала облегченная.
Такие случаи засвидетельствованы десятками лиц, в присутствии которых протекала ее болезнь и на глазах у которых она временно исчезала; об этом же свидетельствуют и штемпеля тех писем Блаватской, которыми она извещала о своих неожиданных исчезновениях. Передо мной, например, ее письмо из Мирута в окрестностях Аллахабада, в котором она пишет, что «получила приказание, оставив железные и торные пути, следовать за присланным провожатым через джунгли в священные рощи Дербенда», где тибетский лама по имени Дебо-Дургай излечил ее в этих «священных рощах».
«Я была в бреду, – рассказывает она, – не помню, как внесли меня на носилках на огромную высоту. Очнулась я на следующий день под вечер. Я лежала посреди большой, каменной, совершенно пустой комнаты. Вокруг в стенах были высечены изображения Будды; кругом курились какие-то кипевшие в горшках снадобия, а надо мной совсем белый старик-лама делал магнетические пассы».
Вскоре она снова заснула на целые сутки, и во сне ее спустили обратно с гор и передали на руки друзьям, ожидавшим внизу. Так вся жизнь Е. П. Блаватской была соткана из странностей и необыкновенных происшествий.
Знавшие ее в молодые годы вспоминают с восторгом ее неистощимо веселый, задорный, сверкающий остроумием разговор. Она любила пошутить, подразнить, вызвать переполох. Ее племянница, Надежда Владимировна Желиховская, сообщает: «У тети была удивительная черта: ради шутки и красного словца она могла насочинять на себя что угодно. Мы иногда хохотали до истерики при ее разговорах с репортерами и интервьюерами в Лондоне. Мама ее останавливала: «Зачем ты все это сочиняешь?» – «А ну их, ведь все они голь перекатная, пусть заработают детишкам на молочишко!» – А иногда и знакомым своим теософам в веселые минуты рассказывала, просто для смеха, разные небывальщины. Тогда мы смеялись, – но с людской тупостью, которая шуток не понимает, из этого произошло много путаницы и «неприятностей». Не только «неприятностей», но весьма возможно, что из тех, которые не понимают шуток, бывали и задетые ее шутками, и те переходили в лагерь ее врагов.