Индивидуальная половая любовь сейчас переживает кризис, о котором написано немало. Скажу лишь, что любовь как высшая форма понимания Другого, утверждения его существования (в противоположность ненависти, которая есть идеальный отказ в праве на существование) утрачивается, а точнее говоря, не рождается или живёт недолго именно из-за отношения мужчины к женщине и женщины к мужчине не как к себе подобному, а как к чужому Другому, т. е. как к вещи, функции, предназначенной для манипулирования, а не для диалога равных.
Особая тема — отношение мужчины к мужчине в современном обществе. И здесь я не оригинальна, об этом писали публицисты, начиная с 1970– х: пора, наряду с «женским», поставить и «мужской» вопрос. Мужское бытие в патриархатной культуре есть оборотная сторона бытия женского.
Специального внимания требует проблема детей и стариков в рамках маскулинной культуры. Благородное негодование по поводу матерей-кукушек и взрослых детей, отдающих престарелых родных в пансионаты, предпочитают изливать на «бездушных» людей, не ставя даже вопроса о том, насколько нынешняя экономическая и социокультурная ситуация позволяет или не позволяет обеспечить близким достойные человека детство и смерть. Разумеется, как и в случае, когда предметом анализа является преступность, где неправомерен дихотомический вопрос «или — или» — кто виноват: общество или человек, — трагическая вина не снимается с близких, но мы никогда не поймём сути предмета, если будем искать причину лишь в испорченности нравов. Социокультурная реальность так же объективна, как и экономическая. В культуре, где ценность человека реально определяется внеличностным критерием — ценностью достигнутого (социального положения, материального достатка и пр.), — нет места милосердию; там, где последнее появляется, оно существует не благодаря, а вопреки принятой парадигме. Но если в принципе можно сознательно отказаться от социокультурной идеологической доминанты (жить гражданской жизнью, делать карьеру), то отказ от экономического обеспечения (увольнение с работы ради ухода за престарелыми) нередко уже просто невозможен, поскольку такое средство делает недостижимой саму цель. В культуре, где человек существует как функция, остро встают вопросы о детстве и старости, т. е. о том времени в жизни человека, в котором он не может — ещё или уже — функционировать в качестве полезной вещи. Система людей-функций выталкивает из себя нефункциональное бытие, и этот процесс мало зависит от индивидуальных нравственных черт, ибо почти не оставляет выбора: