В дверь кабинета постучали. Гуров подумал, что это Котов с Нестеренко, но ошибся. В дверь вошел Геращенко. Майор и вчера-то выглядел неважно после известия о смерти дочери. Сегодня на него и вовсе было страшно смотреть. Глаза запали и горели лихорадочным огнем, лоб увлажнен потом, а кожа лица приобрела какой-то неестественный мертвенно-бледный оттенок.
– Лев Иванович, разрешите? – Геращенко умоляюще смотрел на Гурова.
– Входите, – немного замялся сыщик.
Гуров планировал встречу с майором во второй половине дня. Он обещал Геращенко держать того в курсе следствия. Естественно, пересказывать майору все подробности дела Гуров не собирался, но знал, что информация о том, что Олеся была проституткой, рано или поздно всплывет. И Гуров собирался покончить с этим сейчас, чтобы больше не возвращаться к такому болезненному вопросу. Тщательно подбирая слова, сыщик рассказал Геращенко о том, что узнал вчера. В двух словах Гуров упомянул и о том, что они нашли парня, с которым встречалась Олеся.
Во время монолога Гурова майор не проронил ни слова. Едва сыщик начал говорить, Геращенко закурил сигарету, да так и забыл о ней. С каждым новым словом Гурова майор опускал голову все ниже и ниже. А сигарета в руках тлела, пока не обожгла Геращенко пальцы. Лишь тогда майор дернулся, словно от удара, и поднял голову.
– Вы уверены в достоверности полученной информации? – вопрос Геращенко прозвучал так, словно он страстно хотел услышать отрицательный ответ.
– Совершенно, Владимир Михайлович, – ответил сыщик. – Весьма сожалею, но ваша дочь действительно вела двойную жизнь.
Гуров прекрасно понимал майора. Конечно, какой отец, всю жизнь считавший дочь добропорядочной девушкой, сразу после ее смерти поверит в то, что девушка была проституткой?! Гурову было неприятно сообщать такую новость отцу, убитому горем. Но работа сыщика не оставляла Гурову иного выбора. Так или иначе, но в ходе каждого следствия он приносил в семьи дурные вести. К этому и можно, и нельзя было привыкнуть. Вот поэтому у сыщика каждый раз, когда он говорил нечто подобное, в душе оставался неприятный осадок. Но он выполнял свою работу.
– Может, Лев Иванович, Олесю оговорили? – попытался уцепиться за соломинку Геращенко. – Может, эти люди и убили мою девочку, а потом постарались ее очернить?..
– Владимир Михайлович, вам нужно отдохнуть, – как можно мягче проговорил сыщик. – Идите домой, примите успокоительного. Напейтесь, в конце концов. Я понимаю, что принес вам тяжелую весть. Но с этим придется жить. И постарайтесь думать об этом поменьше. Вспоминайте Олесю такой, какой вы ее знали.