Слушая Талвеона, Ярла не удивлялась, что о собственной жизни он рассуждает так отвлеченно, будто ею не дорожит. Не дорожит как своим собственным достоянием, мыслит ее каким-то возможным символом для других... Это не значит, что Талвеон начисто лишен страха - и страх боли, и страх смерти есть в нем, как во всех живых существах. Но это пламя, которое горит в его душе... Эта готовность превозмочь свой страх, отказаться от себя, от своего "я" ради других - она преодолевает все. Готовность пожертвовать собой, но не из фанатизма, а из доброты, из милосердия - вот что такое это "пламя". Она дает Талвеону силы, в ней сейчас вся его жизнь.
Но что знает его "или"?..
- Или же мне все-таки отречься. - Талвеон не потрудился объяснить, что к отречению его подталкивает не страх, прекрасно понимая, что Ярла и так это знает. - Мое сопротивление, к сожалению, не только возможный символ для возможных последователей... - он болезненно поморщился. - Это было бы дело будущего, а в настоящем... В настоящем мое сопротивление вызывает слишком уж сильное, слишком темное желание его подавить. - Талвеон закрыл глаза, как будто сказанное отняло у него много сил.
Перед его внутренним взором ожило то, недавнее. И эти его мысли-воспоминания странным образом передались Ярле, словно между ней и узником и вправду установилась какая-то незримая умственная связь.
Тюремный подвал - не такое-то большое расстояние отделяет их обоих от этого мрачного подземелья, провонявшего плесенью, человеческим потом и лекарскими снадобьями. Жаровня, в которой разводили огонь, чтобы немного просушить сырые стены, потушена, но духота стоит невыносимая. На деревянной раме машины, предназначенной для мучения людей - черном изобретении истинно черного разума - растянут человек, чья нагота едва прикрыта обрывком грязной тряпки. Машина делает свое дело, рама удлиняется, выворачивая, почти разрывая суставы привязанного к ней пленника. Но с его губ срывается только прерывистое, хриплое дыхание. Стонов его мучители дождаться не могут.
Впрочем, двоим из них, профессиональным палачам, это не так-то и важно. Они привыкли ко всему, они смотрят на мир мутными глазами, в их разумах, давно потерявших сходство с тем, что именуется человеческим разумом, тяжело ворочаются мутные мысли. Они следят, чтобы пыточные машины работали как следует, когда ведущие дознание приказывают - затягивают ремни, закручивают болты, поднимают или опускают рычаги. Потом получают за это деньги, на которые покупают себе пищу. И, жуя свой кусок хлеба, не замечают, что он пропитан кровью.