, когда он прибывает… Уж простите, но мне необходимо сегодня отлучиться. Джентльменский договор, который мы с вами заключили…
– Да полноте! – усмехнулся Кудеяр, выглядевший с самого начала несколько озабоченным. – Мы в свое время всё обговорили, и я не намерен вам препятствовать. Тем более… Тем более дела складываются так, что я сам, очень похоже, буду вынужден вас освободить от возни с бомбами. Есть интересные повороты… Вот что… Мне нужно безотлагательно написать парочку писем, а потом я бы хотел поговорить с вами самым приватным образом. Давайте через четверть часа встретимся за столиком у Ксаверия, хорошо?
– Слушаюсь, – по-военному четко ответил Сабинин.
– Вот и прекрасно. Пойдемте?
В пансионате они разошлись в разные стороны – Кудеяр обитал на первом этаже, а Сабинину достался номер на втором, с видом на глухие дубравы Иезуитского парка.
Однако до своего номера он добрался не сразу. Проходя мимо двери с аккуратными медными цифирками «12», старательно начищенными здешним лакеем, остановился, нагнул голову к замочной скважине и беззастенчиво прислушался. Усмехнулся, без труда расслышав явственные короткие стоны с придыханиями и возню.
Не колеблясь, коротко постучал согнутым пальцем – и тут же нажал ручку двери, оказавшейся незапертой. Энергично вошел в номер Катеньки, остановился на пороге.
Шторы были не задернуты, и происходящее на постели представало во всей красе. Ситуация была немудрящей, конечно, больше всего напоминая известные парижские карточки с участием двух индивидуумов, принадлежащих к разным полам. На миг прекратив свои нехитрые телодвижения, не обремененный одеждою Петрусь повернул к вошедшему раскрасневшуюся физиономию, уставился зло, как любой на его месте. Возлежавшая с запрокинутой головой мадемуазель Катенька, напротив, таращилась на Сабинина затуманенным взглядом, не выражавшим особых эмоций.
– Ах, пардон… – произнес он, ухмыляясь про себя, и осторожненько отступил, прикрыв за собой дверь по возможности бесшумно.
Оказавшись у себя в номере, крохотном, но по-европейски чистом, присел за стол, придвинул письменные принадлежности и четким почерком вывел: «Дорогая тетушка Лотта…»
Через десять минут он вышел в коридор, держа в руке заклеенный и надписанный конверт. Аккурат в тот самый миг, когда молодые прелюбодеи покидали номер. Петрусь, кое-как причесанный, зыркнул на Сабинина насквозь неприязненно (у них с самого начала как-то не складывались отношения, а уж теперь…) и, нарочито громко топая, удалился. Катенька, наоборот, враждебности не выказывала, стояла перед Сабининым, аккуратно причесанная, безукоризненно одетая и выглядевшая столь юной и невинной, что трудно было даже и поверить, будто совсем недавно Сабинин собственными глазами лицезрел ее в позе и при обстоятельствах, более приличествующих каким-нибудь вакханкам. Или героиням парижских карточек.