– Ну, это очень по-европейски – политкорретненько так. А из нынешнего средневековья, думаю, ничего путнего не возродится, и не выродится.
– А ты почему заговорил о средневековье?
– Просто я паскудно знаю, что так оно и есть. Априорные знания, знаешь ли, и всякая, типа, трансцендентная фигня. Или просто шизофрения. Несколько мешает жить, честно говоря.
– Сурово. А в чём это проявляется?
– Я, например, знаю, что в этом месяце у нас в городе будет совершенно два убийства, побудительными мотивом которых будет уверенность убийцы в колдовстве жертвы. Спишут на бытовуху, конечно.
– Ну, учитывая, сколько по зобоящику «колдовской» фигни показывают – ничего удивительного.
– Да. Вот только это будет только начало. Ты же видишь, как церковь последнее время задирается на всё и вся. Но за внешними проявлениями всё гораздо хуже. Там – люди.
– Думаешь, начнут жечь? – Геннадий широко улыбнулся.
– Хуже. Сокрытая агрессия – всегда хуже.
Они подошли к остановке и сели на лавку под новым навесом. Немного помолчав, Геннадий сказал:
– А может, всё не так уж…?
– Тут весь вопрос – ко мне, по крайней мере – в том, как относиться к моему знанию.
После этого они дожидались своих автобусов, обмениваясь короткими акынскими фразами.
Суббота удалась на славу. Иришкина радость от похода в парк и удовольствий по полной программе – это дорого стоило. В смысле эмоций, а не «бабок». Кто утверждает, что детей нельзя баловать, что это их-де портит, есть скудоумный жлоб, место которого – вертухаем в колонии для особо опасных.
В воскресенье, в двенадцатом часу утра, вибрируя, ожил ай-пэд Стаса. Уже на четвёртом такте рингтона Стас понял, что воскресенье отменилось. Взяв трубку, он сказал:
– Пли!
– Привет. Это – Геннадий. Твоя помощь нужна.
– Неужели перетащить что-нибудь?! – спросил Стас, кривовато усмехнувшись.
– Нет. – Было слышно, что Геннадий тоже усмехнулся. – Это касается нашего позавчерашнего разговора.
– Куда ехать? – спросил Стас упавшим в серьёзность голосом.
Когда он положил трубку, Иришка повернулась от телевизора, по которому смотрела какие-то чеканутые мультики, и спросила трудно определяемым тоном:
– Уезжаешь? В выходной?
Стас сел на подлокотник кресла, в котором она «сидела, но не очень».
– Да. Надо одному слонопотаму помочь.
– Слонопотаму? – В её тоне было намешано неверие, упрёк отцу, что он смеет думать, что она поверит, подозрение его в том, что он тупо шутит, и масса чего-то ещё, что обитает в голове пятилетних девчонок. Она машинально отвела своими тонкими пальчиками прядь светлых волос со лба за ухо. Стасу всегда, почему-то, виделось что-то немыслимо взрослое в этом жесте дочери. И нельзя сказать, что эта «взрослость» не подходила ребёнку, как бывает с другим. Просто, возможно, это было что-то, что «вычерчивает» твоего ребёнка из просто «твоего ребёнка» в «отдельного» человечка.