В тот год я оказался в числе умерших, и отец гроб заказал. Я жил с Анной в нашем доме, она работала посменно, а я присматривал за Лидочкой. Потому, что… Григорий находился в то лето под следствием из-за аварии на шахте.
Как мы жили тогда с Анной, как жили… Прибежишь на большой переменке из школы, кинешься в кухонный стол, а там ни крошки! Значит, Анна не нашла денег и не выкупила хлеб на карточки. Слезы отчаяния так и брызнут! Лидочка, глядя на меня, тоже ревет. Я пил воду для обмана желудка и племянницу поил. «Пей! — кричу на нее. — Пей да не реви!» И утром, когда шел в школу, тоже пил воду, но тогда хоть была надежда на хлеб, на небольшой кусочек хлеба…
Хлеб тех голодных лет…
Кто скажет, сколько погибло людей голодной смертью? У нас на базарчике по утрам находили закоченевшие трупы…
Я так отощал, что засыпал за партой и вскоре заметался в лихорадочном беспамятстве. Анна думала, что я простудился, увезла в больницу, а маме не сказала, думала, обойдется. И все тянула…
В больнице мне стало хуже. Все время мерещилось, что я бреду куда-то за хлебом. Потом затих, и молоденькая фельдшерица приняла меня за умершего. Наш коопхозный плотник выписывался домой и услышал, что помер какой-то мальчик, Коля Кондырев. Меня как раз в книгу умерших записывали. Этот плотник и рассказал отцу. Тот и руки опустил. Как Демьяновне сказать?
— А давай я скажу, — напросился плотник. — Я обвыкся с таким-то. Двух дочек похоронил и сам чуть дуба не дал. Иди, Авдеич, гроб заказывай.
Мама не поверила плотнику. Как услышала про меня, в чем была на поле, в том и побежала в город на опухших ногах. А до города неблизко, километров пять. Прибежала, пробилась к заведующему отделением, бросилась ему в ноги и протянула золотое колечко. Долго берегла обручальное, вот и пригодилось.
— Что вы, что вы! — завозражал врач. — Проверить надо… Пока ничего не обещаю…
Мама все же опустила кольцо в выдвинутый ящик стола и слезами омыла руку врачу. Они пошли в морг, разыскали меня. Врач приложил зеркало к моим потрескавшимся губам, и оно вспотело.
— Ладно, — вздохнул врач, — напишу ему тиф. Выздоравливающих тифозников мало-мало кормят…
Из больницы мама привезла меня в наш дом на поселке и сказала отцу, что ноги ее не будет в коопхозе. Пусть он сам там живет со своими свиньями. Она принялась хлопотать в огороде, поднимать то, что успела посадить, когда приезжала глянуть на дом. А вскоре вернулся и отец. Ему выдали мешок кукурузного зерна.
— Гляди-ка, от свиней оторвали! — язвительно заметила мама, насыпая зерно в ступку и в сердцах сильно ударяя пестиком. — Надо же такое перенести. Чуть детей не загубили… Нет, Авдеич, никуда я с тобой больше не поеду!..