— Кто может быть этим «заинтересованным лицом»? — спросил я спокойно.
— Помните дело «Чертежи Брюса-Партингтона», которым мы занимались в девяносто пятом? Майкрофт тогда сообщил мне в телеграмме, что известно множество мелких мошенников, но мало таких, кто рискнул бы пойти на столь крупную авантюру. Достойными соперниками он считал только троих: Адольфа Мейера, Луи ла Ротьера и Гуго Оберштейна. В том случае в деле был замешан Оберштейн, но в настоящее время он отбывает срок в тюрьме, а значит, остаются лишь двое — Луи ла Ротьер и Адольф Мейер.
— Уверен, что это Мейер! — воскликнул я.
— На сей раз, Ватсон, я соглашусь с вами. Он все еще проживает в Лондоне, на Грейт-Джордж-стрит, тринадцать, Вестминстер. Ла Ротьера я хорошо знаю в течение уже нескольких лет и полагаю, что мы можем исключить его. С Адольфом Мейером я имел дело в девяносто пятом, и вот что мне тогда удалось о нем выяснить: полный, одутловатый джентльмен, компанейский, со страстью к музыке, но у него отвратительный вкус, если он предпочитает мистера Джона Филипа Сузу классике, а трубу — скрипке. Под приветливой внешностью Адольфа Мейера скрывается черное сердце самого злого человека из всех живущих на земле. Он — неофициальный агент барона фон Гольбаха. Это имя вам ни о чем не говорит, Ватсон? Я не удивлен. Он не любит быть в центре внимания, но именно он стоит за отставкой Бисмарка, поздравительной телеграммой Крюгеру и бесчисленными другими интригами. Кайзер верит каждому его слову, а канцлера не слушает. Он ярый недруг Англии, и Мейер — его орудие, инструмент в его руках. Если бы я мог выбирать себе врага — лучше кандидатуры не найти, ибо он олицетворяет Зло.
— И вы убеждены, что он вовлечен в это дело?
— Да. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы бояться моей силы — хотя о какой силе я вообще могу говорить, когда острота ума так предательски покинула меня? Два месяца в Корнуолле — и империя в опасности!
Он пребывал в мрачных раздумьях, пока поезд не прибыл на вокзал Паддингтон. Я надолго запомню, как он сгорбился, будто став меньше ростом, и наклонился вперед, словно подгоняя кэб, так хотел побыстрее оказаться на Бейкер-стрит. Даже не сняв свой ольстер (хотя был май, ночь стояла прохладная), он сразу прошел в комнату и, несмотря на поздний час, принялся изучать огромную груду газет, тщательно сложенных миссис Хадсон. Нечасто мне доводилось чувствовать себя таким ни на что не пригодным. Только я брал какую-нибудь газету, чтобы найти что-либо связанное с нашим делом, как Холмс отбирал ее у меня, опасаясь, как бы я чего не пропустил. После трех часов такого бестолкового времяпрепровождения я не выдержал и лег спать, решив с большей пользой провести остаток ночи. Холмс продолжил штудировать газеты, теперь они валялись вокруг него повсюду; иногда он делал пометки в блокноте, если считал что-то заслуживающим внимания. Когда я утром проснулся, он пребывал в той же позе, по-прежнему обложенный газетами, с красными от бессонной ночи глазами, но в полной боевой готовности.