Кто-то поил ее бульоном. Желудок, живущий отдельной жизнью вечно алчущего существа, просил и жаждал, готовый принять столько, сколько в него вольют, но ему не дали сразу. Жидкость, насыщенная непередаваемо сильным вкусом, была густой и жирной.
Марию отпаивали целебным мясным бульоном часто и понемногу, затем сон без видений и грез вновь охватывал ее блаженным теплом. Аромат свежесваренного мяса щекотал и дразнил ноздри: мясом желудок угостили чуть погодя. Вначале на языке оказалось несколько тонюсеньких кусочков, затем еще и еще, Мария с наслаждением глотала горячее, сочное мясо, почти не разжевывая. Глотала и прислушивалась к спокойствию в себе, вокруг, чувствуя, как в кровь вливаются утерянные силы.
Очнувшись, она сказала:
– Хаим.
– Бот, стал ты, – с облегчением откликнулся привезший ее сюда старик. – Домой ехат нада.
– А разве вы не здесь живете?
– Нет, – он махнул рукой, – моя дом далеко-о. Эта дом – сын Кэтэрис.
Он непринужденно ткнул пальцем в древнюю старуху, одетую в просторное, пестрое платье. Сидя на корточках у огня, она задумчиво помешивала в огне палочкой и курила трубку.
– У сын Кэтэрис дба дети, дба сын. Они – там, олени смотрет, охранят. Олень – тых-тых ногой, копат ягель-мох… Тебе домой нада? – нерешительно спросил старик.
– Нада, – ответила Мария, невольно подхватывая якутский акцент.
Она села и огляделась. По бокам мехового полога лежали свернутые рулонами меховые постели, возвышался комод, увенчанный большим эмалированным тазом со сложенными в него вверх донцами чашками, на устланном шкурами полу – пара кастрюль и чайник. Рядом были навалены кожаные мешки и куча какого-то охотничьего снаряжения, к стене прислонены оббитые мехом лыжи-снегоступы, похожие на ракетки для игры в теннис. Возле входа один на другом стояли несколько ящиков.
Старик взял из ящика плитку чая и настругал на дощечке ножом.
– Чай будесь?
– Нет, спасибо, – отказалась Мария.
Он всыпал горсть чая в кружку с кипятком.
Мария поднялась. Голова кружилась, но колени и локти, как ни странно, почти не тревожили.
– Я, наверное, пойду.
– Э-э, погоди! Чай пью – едем. На собака едем.
Мария присела в ожидании, запоздало удивляясь тому, что колени начали слушаться.
– Ты один, дба, три день болел, – загибая по одному пальцу, сообщил словоохотливый старик. – Кэтэрис тебя лечил.
– Спасибо, – вежливо поблагодарила Мария старую женщину, и та, равнодушно качнув головой, снова вперилась тусклыми глазами в огонь костра.
– Ты страсно кричал, – укоризненно шепнул старик, огорченный холодноватой, как ему показалось, благодарностью гостьи. – Уй, нехоросо, быдто болк кричал! Кэтэрис – саман, она лечил тбой голоба от плохой черный сон, бот так – чик-чик, и быбросил сон далеко.