– Спасибо, – растерянно повторила Мария. Ей было неловко. Она не знала, чем отблагодарить гостеприимных людей за приют. Кроме приюта и, кажется, чашки бульона, она ничего не помнила.
На улице сверкало солнце. Пурга намела новых сугробов, но снег успел слежаться. Природа словно отдыхала после потрясений, полярный день сиял и искрился. Несколько облезлых оленей спокойно гуляли у мехового домика, ничуть не пугаясь собак.
Мария вдохнула свежий холодный воздух, немного пьянящий после напитанного крепкими запахами воздуха мехового жилья. Голова все еще кружилась, но неожиданный прилив бодрости и отсутствие каждодневной боли расслабляли тело. Приятно было чувствовать ногами земную твердь, приятно ступать по ней и жить.
– Здравствуйте, – сказала Мария женщине в оленьей дохе, укладывающей что-то к задку приготовленных к поездке нарт.
Женщина скупо кивнула ей и старику. Он спросил о чем-то, она опять кивнула и улыбнулась Марии, перед тем как исчезнуть за откинутой у входа шкурой.
Над тундрой повисла звонкая тишина, нарушаемая только звуком скользящих полозьев и прерывистым дыханием собак. Отдохнувшие, они бежали резво, держа направление на побережье. Скоро дым маленького кочевья растворился в ровной голубизне неба. Мороза не было. Тепло…
От ослепительной белизны снега заломило в глазницах. Мария нащупала в кармане телогрейки волосяную сеточку, накинула на лицо, и старик, оглянувшись, одобрительно подмигнул. Он начал напевать мягким, волнистым голосом и, полагая, что сидящая позади женщина слушает, из уважения к ней беспорядочно вставлял в песню русские слова.
При виде знакомого холма на глаза Марии навернулись слезы. «Три дня, – подумала она. – Меня, должно быть, ищут. Хоть бы Тугарин не наказал за прогул. Я хорошо отдохнула… Хаим вряд ли приехал».
Она ошиблась. На лай собак Хаим выбежал из юрты. Нет, не Хаим, бледное видение, похожее на него… Страшно худой и грязный, с запавшими и красными, словно уголья в плошках, глазами. Мария еще не встала с нарт, как он свалился возле нее, не согнул колени, а именно свалился. Держась на весу на носках, стал целовать ее руки, лицо, дерюжный мешок-шарф; припал к груди, как ребенок, и замычал.
Смущенный старик ошалело глянул на стыдно несдержанного мужчину и, отведя глаза, проговорил:
– Тыый[51].
Мария обняла ладонями лицо Хаима, жалкое, плачущее, и почувствовала то же, что и он. Спазм счастья – короткий и острый, как взмах ножа по горлу.
…Их юрту метели засыпали особенно сильно из-за холма, о который бились летящие косо вихри. Дом встретил рыбаков настороженной тишиной.