"У него есть возлюбленная, — подумал Казаков. — Это ее портрет. Но никому ни слова о личной жизни, о своих симпатиях и антипатиях! Скрытен. Выглядит одиноким в кругу товарищей по оружию. А ведь не высокомерен, не чванлив. На аэродроме, в воздухе — он всей душой с нами, его боевыми друзьями. А в остальное время — замкнут, держится обособленно. Своеобразный характер".
Казаков так и не решился войти в избу к Крутеню, повернулся и в раздумье ушел.
А вскоре произошло событие, несколько поколебавшее, казалось бы, устойчивое положение Евграфа Крутеня.
Как-то вечером к нему в комнату буквально ворвался офицер в помятой армейской шинели. Чуть прихрамывая, он приблизился к Евграфу и, едва сдерживаясь от смеха, отчеканил:
— Штабс-капитан Кононов явился без вашего приказания собственной персоной. Узнаешь?
— Николай? — удивился Крутень. — Вот так сюрприз! Здравствуй, бравый артиллерист! Откуда, какими судьбами?
Они крепко обнялись. Оба искренне были рады встрече.
— Рассказывай, Коля, — попросил Евграф Николаевич. — Вижу, ты уже в больших чинах — штабс-капитан. Воевал?
— Был в деле, немецкая пуля малость продырявила ногу. Слава Богу, кость не задела, — рассказывает Кононов, дымя папиросой. — В госпитале лежал недалеко от этих мест. Думаю: дай загляну к бывшему артиллеристу, а ныне военному летчику. Мы ведь с тобой дружили, Евграф. Помнишь нашу мирную жизнь под Киевом?
— Еще бы. Весело было служить под началом полковника Бельковича — стрельбы, джигитовка на конях, рубка лозы на скаку. Где теперь наш дивизион?
— Сейчас расскажу. — Кононов гасит папироску и задумывается. — Как только началась война, нас сразу двинули на фронт. Дивизион придали первой льготной Кубанской казачьей дивизии. Уже одиннадцатого августа перешли границу Австро-Венгерской империи. Здесь приняли боевое крещение. Садили по австриякам из орудий, а лихие казаки здорово поработали шашками. Дальше — бои, бои. Шли вперед, смяли оборону противника. Вступили в Станислав, бились у Стрыя. Потом вошли в Карпаты, взяли Вышковский перевал у села Сенечев. Конечно, не без потерь. Но шли лихо. Было всякое: через Днестр переправлялись под огнем неприятеля. Да, Белькович пошел на повышение, дали бригаду. Командиром у нас теперь полковник Колодей Федор Александрович. Помнишь его?
— Как же, помню! Зажег ты во мне, ретивое, Николай. Впору снова подаваться в артиллерию. Буду проситься обратно в наш второй конно-горный дивизион. Хочу по-настоящему воевать. А здесь что? Летаем иной раз попусту, с немецкими летчиками схватиться не удается. Аэропланов мало, да и те часто ломаются. А мне надо сражаться, наступать. Нет, уйду, уйду, отсюда.