Сара (Лерой) - страница 78

И тут я ощутил между ног нечто странное. Я быстро принял сидячее положение, навалившись спиной на стенку собачьей будки. Затаив дыхание, я стянул джинсы до самых колен и посветил фонарем. Мне уже представлялось, что я увижу ровную, гладкую, покатую поверхность, как у куколки Барби.

Но когда я открыл глаза, фонарик высветил желтовато-розовый от клея пах: все оказалось на месте. И внезапно мне страшно захотелось по маленькому. Сколько я не дергал, там все было приклеено на совесть. Результатом стали только слезы в глазах.

— Господи милостивый, — твердил я снова и снова: слова звучали слишком большими и пустыми внутри деревянного ящика, чтобы возыметь эффект. — Все прилипло! — завопил я в крышу, затянутую паутиной. И сам испугался собственного крика. Я трясся от страха, боли и нестерпимого желания. Жутко хотелось в туалет. И тут я ощутил струю, бьющую в деревянный пол. Она промочила насквозь одеяло, но даже кратковременное облегчение вызвало только новые рыдания.


Дыхание Джексона словно рой москитов назойливо гудело в ухе.

— Ты моя куколка, моя сладкая девочка, моя крошка, — и так далее, задыхаясь, сообщал он мне каждую минуту.

Его руки быстро скользили вверх-вниз по белой куколке, точно собака, лихорадочно роющая лапой в мусоре. Он покрывал мое лицо жесткими жадными поцелуями, обволакивал меня пивными испарениями. Он снял меня с коленей, мои руки обвили его шею. Он перенес меня за перегородку на их кровать.

— Ты моя крошка…

— Я хорошенькая?

— М-хм. — Джексон рухнул рядом, звякнув молнией оранжевого комбинезона, словно единым махом разорвав его на груди. Его руки завозились в темноте, и я услышал, как хлопнула резинка трусов.

— Готова? Папочка идет к тебе. — Он стал снимать мои руки с шеи.

— Не-ет!

— Ты же задушишь меня, куколка, ты задушишь папочку.

— Я твоя куколка?

— Ну, конечно, детка, расслабься. Я тебя немного смажу.

Я почувствовал, как его палец лезет под трусы. На потолке двигалась тень его гигантской головы.

— Расслабься, детка.

Борода его царапнула меня по носу, словно еловая ветвь. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он кряхтел над моим ухом. Боль была невыносимая. После ковбоя меня зашивали на операционном столе.

Он плакал, могу поклясться. Между вздохами и стонами. И мир расплывался передо мной от его слез, которые падали на мое лицо.

Мне хотелось сказать ему многое. Что я хочу остаться с ним навсегда, и чтобы он доверял мне все свои секреты, как маме, а я мог лежать у них на руках, заползать к ним в постель, смеяться и засыпать мертвым сном. Но ничего этого я не добился.