В эту самую минуту кошка миссис Бёрк вошла в комнату, широко растворив дверь, и мяукнула, почуяв свою хозяйку. Миссис Бёрк оглянулась кругом, чтобы узнать, кто отворил дверь, и заметила меня, прежде чем я успел отскочить назад.
— Ах, это ты, голубчик Джимми, — сказала она таким ласковым голосом, какого я никогда не слыхал от неё: — войди же сюда, сядь к печечке.
— Не надо, мне и здесь тепло.
— Полно, будь умницей, садись, пей чай, как маленький джентльмен, — настаивала миссис Бёрк, маня меня к себе указательным пальцем.
Я не смел отказываться и с угрюмым видом вошел в комнату. Не успел я сделать и шести шагов от дверей, как уже раскаялся в своей неблагодарности к миссис Бёрк. Добрая женщина вымыла и вычистила нашу комнату так, что прелесть. Печка была вымыта, очаг вычищен, вместо нашей согнутой кочерги и ржавой лопатки для выгребанья углей, красовался блестящий, как серебро, прибор миссис Бёрк. Пол был вымыт и посыпан мелким песком, а перед печкой был разостлан чистый коврик. Наша глиняная посуда стояла на чайном подносе миссис Бёрк; чайные ложечки, красиво разложенные по чашкам, принадлежали также миссис Бёрк. Вместо жестяной кружки, из которой я обыкновенно пил чай, красовался фарфоровый горшочек с золотой надписью: «подарок из Тенбриджа». В горшочке также лежала ложечка. Этого мало: миссис Бёрк любила разные безделки, и в её комнате была целая полка, уставленная стеклянными и фарфоровыми вещицами самой странной формы. В числе этих вещиц почетное место занимала фарфоровая масленка, расписанная зеленой, голубой и пунцовой краской, теперь эта самая масленка стояла на нашей печке с кашкой для ребенка и казалась необыкновенно красивой, когда огонь играл на её пестром узоре.
— Где же твой папа, Джимми? — спросила миссис Бёрк, снимая с меня фуражку и бережно вешая ее на гвоздь за дверью. — Он остался на кладбище, Джимми?
— Да, недалеко от кладбища.
— Где же это недалеко, душенька?
— В распивочной.
— Он верно подошел к прилавку выпить рюмочку с горя. Бедный человек! Не плачь, Джимми (я не плакал и не думал плакать): он наверно сейчас придет домой!
— Он не подходил к прилавку, он сидит в комнате с могильщиками.
— А, он там сидит! — сказала миссис Бёрк, принимаясь ласкать мою маленькую сестру. — А что, он плакал Джимми?
— Нет, он курил трубку и пил водку.
— А тебя он отослал домой, Джимми? Что же он говорил?
— Он говорил одному человеку, что тот, кто сажает и продает спаржу, должен знать как ее называть лучше, чем тот, кто изредка нюхает ее, проходя мимо кухмистерской. Должно быть, отец подерется с этим человеком; он говорил, что готов разбить нос всякому, кто называет вещи не так, как следует.