Один раз утром, недель через пять после моего побега из дома, я встретил на базаре одного нашего соседа, хорошего знакомого отца. Он хотел броситься и схватить меня, но мне удалось увернуться от него. После этого я стал внимательнее прежнего посматривать по сторонам, боясь встретить отца, и товарищи, которым я подробно описал наружность его, усердно помогали мне. На следующее утро, часов в семь, Моульди указал мне на двух мужчин, шедших из фруктового ряда. Я тотчас узнал того человека, который чуть не поймал меня вчера, и отца. Отец был очень бледен, видимо сильно взволнован, а в руках держал большой кнут, который вероятно достал у кого-нибудь для этого случая. При одном взгляде па него, колени мои затряслись и губы задрожали.
— Рип, голубчик, спаси меня, — проговорил я, прячась за спину товарища, — видишь, какой он сердитый и какой у него кнут.
Рипстон попятился назад, подвел меня таким образом к груде пустых корзин и запрятал в средину их, а сам сел на опрокинутое лукошко и принялся, как ни в чем не бывало, чистить и есть морковину. Через несколько секунд подошел отец.
— Слушай-ка ты, малый! — обратился он к Рипстону, — не видал ли ты тут на базаре мальчика в старой курточке и панталонах, росту он будет вот этакий?
Я видел сквозь щели корзины, как отец указал мой рост.
— А как его зовут? — спросил Рипстон, продолжая жевать морковь.
— Джим.
— Джима я знаю. — Он такой толстый, сильный, славно дерется на кулачках, любого мужика свалит.
— Эх ты! — нетерпеливо отозвался отец, — я спрашиваю тебя о маленьком мальчике, лет этак восьми.
— Восьми… — медленно повторил Рипстон, — а его точно Джим зовут?
— Да, конечно! Его зовут Джим Бализет.
— Джим Бализет! — вскричал Рипстон, точно вдруг вспомнил, — знаю, знаю, мы его прозывали Раузер, оттого я и не мог вдруг вспомнить. Он жил где-то около Кау-Кросса и отец у него, кажется, разносчик?
— Ну, он и есть, где же он?
— Отец еще злой такой? Часто стегал Джима кожаным ремнем?
— Он это рассказывал? Экий неблагодарный мальчишка!
— И у него есть еще мачеха, эдакая гадина, ябедничает на него, пьет водку, как воду…
— Где он? — заревел отец, бросаясь на Рипстона и тряся его за шиворот так сильно и так близко к корзинам, что они ежеминутно могли рассыпаться.
— Пустите, так скажу, а то не скажу! — вскричал Рипстон, и по тону его голоса мне показалось, что он меня в самом деле хочет выдать.
— Ну, говори! — сказал отец.
— Сказать вам правду, так он пошел в нагрузчики.
— Когда, куда?
— Этого я не знаю, — угрюмо отвечал Рипстон, — а только вчера вечером один мой знакомый встретил его на Вестминстерском мосту, да и спрашивает: «Ты что здесь делаешь, Раузер, разве на базаре нет работы»? А Раузер и говорит: «Нет, уж, говорит, я на базары больше не стану ходить, там меня выследил отец, а я пойду к одному своему знакомому барочнику на Уенсвортской дороге, да и поступлю к нему в нагрузчики». Вот, больше я ничего не знаю.