Что же остается, чтобы поддержать эти обвинения в неблагочестии? Вряд ли сюда можно отнести его желание быть сверхчеловеком — в речах, нелепых нарядах, постановках, строительных проектах; однако это ловко использовали его обвинители, следуя лучшим традициям античных трибунов и вынося свой приговор уже после гибели принцепса.
Калигула был насмешником, дерзким и заносчивым, любил словесные нападки, на которые его собеседники не могли ответить в силу его власти, а также опасаясь его гнева. Однако в адрес богов он не допускал насмешек, разве что цитировал строфы Гомера с угрозами в адрес Юпитера: «Ты подними меня, или же я тебя» (Илиада; по Светонию, Калигула, 22). А вот по отношению к памяти своих предков он, напротив, демонстрировал глубокое неблагочестие, о чем опять же говорит Светоний. Агриппу он не хотел признавать своим дедом из-за его незнатного происхождения, а что касается его матери, то, по его словам, она родилась от кровосмешения, которое Август совершил с Юлией I. Свою прабабку Ливию он обвинял в безродности. Однако эти свидетельства Светония представляются совершенно надуманными, поскольку известно, что Калигула прославлял память Агриппы в монетах; что касается Ливии, то он вовсе не поносил ее, а лишь привел пример незнатного происхождения некоторых из ее предков, когда упрекал сенаторов в высокомерном отношении к всадникам. Когда в 39 году Калигула решил отметить победу при Акции, одержанную его прадедом Августом над его же прадедом Антонием, враги принцепса получили хорошую возможность для политических издевок.
В тенденциозных интерпретациях Калигула обвиняется и за его страсть к театру. Не имея права показываться на сцене, он, как и Август в молодости, наряжался Аполлоном и выступал от его имени. Вот что обо всем этом говорит его современник Филон:
«Представляя, что он в театре, он надевал различные нелепые наряды: то шкура льва и дубина в руках, все в золоте, так он изображал Геракла; то колпак на голове, чтобы показать Диоскура; иногда он также изображал Диониса, набросив на себя шкуру оленя и держа в руках жезл. Изображая Гермеса, облаченного в хламиду, с жезлом в руке, он демонстрировал связность и путаницу, логику и расстройство ума. Затем он сбросил этот нелепый наряд, чтобы надеть другой и преобразиться в Аполлона с короной на голове, луком и стрелами в левой руке и с харитами. Образы, воплощающие добродетель, он размещал справа, а то, что олицетворялось со злом, — слева. Занимал свое место хор, который его славословил, именуя при этом Бахусом, Эвоем и Лоем. Или, надев латы, взяв в руки меч и щит, он приветствовал всех от имени Ареса, а по сторонам приверженцы этого «нового Ареса» выстраивались как эскорт. Зрители всем этим были поражены» (Jegatio ad Caium, 78 — 98). Как раз заключительная ремарка помогает нам понять реакцию современников Калигулы: во всем этом не было ничего предосудительного и не могло повлечь за собой обвинений в неблагочестии, но император не должен сам это исполнять. Определенно, Калигула был слишком инфантилен.